В дерьме брода нет - [2]

Мы ещё льстили себя верой, что «наше дело правое и победа будет за нами» даже тогда, когда при каком-то заторе со своей газетой «Судьба человека» пошла в типографию, где сидел то ли подполковник, то ли полковник. И состоялся с ним такой разговор:

— Сто экземпляров газеты? С вас шесть тысяч.

— Мы согласны подписать с вами договор.

— Зачем? Просто кладите деньги на стол.

Денег у нас не было. Но макет газеты был. И святая вера в силу печатного слова жгла нас.

— Придется дать, — шепнул один из нас. — В дерьме брода нет.

Что же получалось? Значит, мы, активисты клуба, жутко «социально активные», твердили с трибун и газетных полос, что, мол, «самый страшный враг подлинной гласности — её имитация» и «если человек живет по принципу „моя хата с краю“, а свою конечную цель видит в приобретении новых и новых материальных благ и выгод, ради чего лжет, лицемерит, — нам с ним не по пути!» А в это время ушлые чиновники в спайке с шустрыми «кооператорами» уже знали, как окончательно обдурить народ и поделить госимущество.

И пошло-поехало. Те, о ком дети в определенных случаях говорят «уж ты бы сидел и молчал бы», — слезли с обжитых, номенклатурных стульчаков и пересели в золоченые красла демократов. Ну ведь годы и годы служил тот же Е. Гайдар «делу партии», получая за то блага и привилегии! Да ведь «великий» С. Бурбулис, ныне, как говорят, играющий в теннис исключительно с миллиардером Брынцаловым, марксизм-ленинизм преподавал в Свердловске! А В. Степашин — историю КПСС! Да таких тьмы и тьмы! Ну умные-преумные! «Прозрели» и признали вдруг, что «марксизм-ленинизм», от которого кормились, устарел и вообще бяка. И не возопили, эдакие правдолюбцы, когда замельтешило словечко «коммуняка» как самое что ни на есть срамное, скопом предающее миллионы простых-рядовых коммунистов анафеме, в том числе и тех, кто перед штыковой писал: «Прошу меня принять в члены…», кого власти бросали то на «подъем села», то «на подъем целины».

И ведь вроде бы совсем недавно партиерархи травили известного философа-публициста Георгия Ивановича Куницына. За что? За то, что он с конца шестидесятых действительно прозрел раз и навсегда и, не оценив «оказанного доверия» и положенных ему по чину немалых благ и привилегий, пробовал взывать с подвернувшихся трибун: «Вглядитесь в нынешних партноменклатурщиков! Никакие они в подавляющем большинстве не коммунисты-ленинцы, а лицемеры и карьеристы! Люди! Будьте бдительны! Они доведут страну до края!»

И мы с ним, встречаясь, говорили о том же — близится катастрофа, не может долго существовать общество, где «верхи» хапают привилегии, пестуют показуху, посредственность, готовую услужить начальству, и терроризируют честных, неподкупных. Ему я рассказала про свою командировку в Коми ССР, где столкнулась с фактами, казавшимися тогда просто вопиющими: в общагах по двадцать пять лет ютится в страшной тесноте воспеваемый с трибун рабочий класс вместе с отцами-дедами — ветеранами Великой Отечественной, а в это время местное чиновничество внаглую переселяет своих родичей из одного хорошего дома в ещё лучший. И как же мы с Георгием Ивановичем радовались, что моя статья в «Правде» пресекла сие злодейство! Оказалось — радовалась преждевременно. Недавно по ТВ показали тот же Сыктывкар, бараки, набитые семьями рабочих под завязку, и новые дома, где расселились новые, размноженные чиновники…

Однажды, в начале восьмидесятых, звонит мне Георгий Иванович и говорит встревоженно:

— Лиля! Помогите! Меня опять пробуют сжить со света. О том, что несколько раз пытались из партии, вам известно. Теперь моих слушателей из Подмосковья забрали в местное КГБ с кассетами моих лекций. Кассеты отняли, ребят выпустили, но я же за них отвечаю! Я вам сейчас дам один телефон. Позвоните, спросите, долго ли это все будет продолжаться. Этот телефон на Лубянку…

И вот я вхожу в кабинет и вопрошаю у человека в штатском, который встал мне навстречу из-за казенного стола:

— Скажите, пожалуйста, как же так может быть! Преследуют Куницына! А он за советскую власть на фронте сражался! Он раненый! И разве он неправду говорит в своих лекциях? Разве у нас мало фальшивых коммунистов, всяких рвачей и карьеристов?!

Помню, в ответ на мою «полоумную» тираду человек тонко улыбнулся и сказал:

— Но у нас претензий к Георгию Ивановичу нет.

— А тогда у кого есть?

Человек повторил, пожав плечами:

— У нас — нет.

Куницын и обрадовался моему сообщению, и разгневался:

— Значит, это партиерархи продолжают меня травить! Моя правда им глаза режет! Опять пробуют в дугу согнуть! Не дамся!

— У кого хоть я была-то? — спросила я Георгия Ивановича после посещения кабинета на Лубянке.

— У генерала… такого-то.

Свят! Свят! Свят! Но — после моего хождения от Куницына поотстали.

А ведь я девушке Оле, что пришла ко мне за интервью, рассказала и про Георгия Ивановича, чтоб «романтизм» для неё перестал быть уж слишком ругательным словечком. Правда, таких «несогнутых», как Куницын, было немного, а такие, как товарищ Сталь, правили бал. И я рассказала Оле ещё одну историю, приключившуюся со мной в самом начале журналистской карьеры, аж в 1958 году. Послал меня редактор «Вологодского комсомольца» писать материал о трудовом воспитании в школе. Конечно, можно было поговорить «на тему» с директорами-завучами. Но хотелось правды и только правды. Переоделась в школьную форму, просидела с неделю в десятом классе как новенькая. И написала статью на два подвала. О том, что трудовое воспитание в данном виде, в данной школе — одна фикция. И уехала в командировку, в Москву, положив рукопись в свой стол, под замок. В Москве искала и находила вологодских жителей, которые делали революцию, участвовали в войнах, а ныне вышли из сталинских лагерей как полностью безвинно пострадавшие. Вернулась в редакцию с грузом фактов, фотографий, переживаний. И вдруг вижу: ящик моего стола взломан, статьи о школе — нет. А так как мне и в голову не пришло, что это кто-то из моих газетных дружочков расстарался и донес славу о моей ненапечатанной статье аж до обкома партии, — я замерла в растерянности и только. Но явился редактор, по имени Энгельс, мужчина здоровый, решительный, многознающий, сказал: