В дебрях Индии - [104]

Внезапная мысль, как молния, осветила его лицо… В несколько секунд оно преобразилось, и он принялся смеяться, хлопая в ладоши. Барнет подумал, что он помешался.

— Бедный друг!.. Бедный Мариус!.. — сказал он с состраданием. — Такой ум!

— Ты что это там говоришь?.. Не думаешь ли, что я потерял рассудок?

— Не следует противоречить, — подумал Барнет. — Я много раз слышал, что «их» не следует раздражать.

Последние слова он против воли произнес громко.

— Кого «их»? — спросил Барбассон. — Объяснишь ты мне или нет?.. Сумасшедших, не так ли? Ага! Ты считаешь меня сумасшедшим.

— Нет, нет, мой друг! — прервал его испуганный Барнет. — Успокойся, взгляни, как все мирно вокруг нас, природа, кажется, спит под покровом голубого неба.

— К черту этого болвана! — воскликнул Барбассон, хохоча во все горло. — Он воображает, будто я не понимаю, что говорю… Да выслушай ты меня! Я нашел возможность жить до возвращения Сердара.

— Ты нашел… ты?

— Ну, разумеется! Это так просто, что даже глупо… Воды не хватает нам, что ли?

— Нам и не выпить всей, — вздохнул Барнет.

— Ну! Озеро утолит нашу жажду, оно и прокормит нас! А прекрасная форель, о которой мы мечтали? Приманок хватит нам на несколько месяцев… Слава Богу! Мы спасены…

— Придется есть сырыми…

— Советую тебе быть благоразумнее… Ты собираешься умереть от голода, а я спасаю тебя одной гениальной идеей.

— Хитро, нечего сказать…

— Хитро-нехитро, а придумать надо было, ты же только одно твердишь мне: «Придется есть сырыми!»… Другой пришел бы в экстаз, целовал бы мои руки, восклицая: «Спасен! Слава Богу!», вот это дело. Нет, видите ли, форели надо ему еще уложить на постель из свежего масла, обложить их разными приправами, полить лимонным соком, по-поварски, да-с!.. Ты, Барнет, честное слово, внушаешь мне отвращение… и не будь ты моим другом…

— Полно, не сердись, я только констатировал факт.

— Так! Начинается спор.

— Нет! Нет! Сдаюсь, сознаюсь, что сказал глупость.

— Твое счастье! Не будем терять времени… Я чувствую уже пустоту в желудке… Что если мы займемся обедом?

— Лучше этого мы ничего не можем сделать.

И оба принялись хохотать, сами не зная над чем.

— Мы будем знамениты, Барнет! — воскликнул Барбассон. — Подумай только, мы будем жить за счет собственных средств в течение двух недель или месяца в этой ореховой скорлупе. Нас назовут «Робинзонами шлюпки». Ты будешь моим Пятницей, и в один прекрасный день я опишу нашу историю.

К провансальцу вернулась его обычная веселость, а вместе с ней и неистощимая шутливость. Барнет, не считавший обжорство одним из семи смертных грехов и не приходивший сначала в восторг от такой примитивной пищи, заразился, однако, веселостью своего товарища… Но разнообразные сюрпризы на этом не закончились, и этот день готовил им еще более ужасные и непредвиденные… Одному из двух — увы! — не суждено было на следующий день видеть восход солнца.

Друзья снова опустили свои удочки и, устремив взор на поплавок, с тревогой и нетерпением ждали, кому из них первому будет благоприятствовать судьба.

— Скажи, Барбассон, — заговорил Барнет спустя минуту, — что если не клюнет?

— Ты шутишь… приманки, приготовленные мной по всем правилам искусства… secundum arte!

— Если ты будешь говорить на провансальском наречии, я заговорю по-английски, и тогда…

— Как ты глуп! Это из воспоминаний о коллеже.

— Так ты учился в коллеже?

— Да, до шестнадцати лет; мне отказали в степени бакалавра; там был факультет, устроенный специально для приема провансальцев. Это было целое событие. За все тридцать лет отказали только одному парижанину, который хотел выдать себя за провансальца, но понимаешь, у него не было акцента, и это выдало его. Но я был уроженец Марселя… Это было слишком и едва не вызвало целую революцию на Канебьере. Хотели идти целой толпой на коллеж… Но дело уладилось, экзаменаторы обещали не повторять этого.

— И тебя приняли?

— Нет!.. Папаша Барбассон якобы нечаянным образом уронил на мои чресла целый пук веревок, я бежал из отцовского дома и с тех пор не возвращался туда.

— Ну, а я, — отвечал Барнет, — никогда не посещал коллеж и не умел ни читать, ни писать, когда дебютировал в роли преподавателя.

— Скажи, пожалуйста! Да вы там еще ученее, чем мы в Марселе!

— Нет, видишь ли… Надо было жить чем-нибудь, я и занял место директора сельской школы в Арканзасе.

— Как же ты справился?

— Я заставил больших учить маленьких, а сам слушал и учился; недели через три я умел читать и писать. Месяца через два я с помощью книг давал уроки, как и другие учителя.

— Ах, Барнет, как освежается сердце воспоминаниями старины! Я чувствую себя растроганным. Ничто не вызывает так на откровенность, как ловля удочкой. Мне кажется, этот шнурочек — проводник, по которому… Стой, клюет!.. Внимание, Барнет, полно болтать.

Ловким движением руки, как настоящий знаток, Барбассон придержал удочку и затем вытащил ее не сразу, как это сделал бы новичок, а потянул ее медленно, еле заметно, и не мог удержаться от крика торжества, когда на поверхности воды показалась чудная форель в пять-шесть фунтов. Спустить ее в сетку и поднять на борт было делом одной секунды. Это была превосходная рыба, с розоватой чешуей, темно-красной кожей, того нежного цвета, который напоминает луч солнца и так ценится гурманами.