В дебрях Индии - [102]

— Ты становишься скучным… день так хорошо начался, а ты портишь мне все удовольствие.

— Что делать! Я нахожу это до того необычным, что против воли говорю об этом… Не моя вина, если все складывается так, чтобы указать мне на странность нашего положения.

Барбассон не шутил; чем больше он размышлял, тем сумрачнее становилось его лицо, и он с беспокойством начинал всматриваться в окружающий берег, точно опасаясь, что вот-вот кто-нибудь вынырнет из лесу. Зато Боб продолжал по-прежнему подшучивать над ним, желая затронуть его самолюбие и тем изменить направление его мыслей.

— Можешь говорить что хочешь, — сказал ему Барбассон, — в жизни бывают предчувствия неизвестной опасности, основанные на едва уловимых признаках, и как горько сожалеешь потом, когда не послушаешь их. Побудь серьезным хотя бы пять минут, и если ты найдешь какое-либо возражение на то, что я скажу тебе, обещаю, что сам первый жестоко осмею все мои, как ты называешь, нелепые предубеждения.

— Хорошо, я слушаю, Мариус, но только пять минут, не больше.

— Я допущу на одну минуту, как и ты, что Сердар, рекомендовав нам по возможности меньше пользоваться шлюпкой, — это его собственное выражение, — раздумал потом и вместо того, чтобы довериться нашей осторожности, решил лишить нас возможности пользоваться ею. Неужели в таком случае рассудительный человек оставил бы снаружи рукоятку проводника машины?

Барнет был поражен таким веским аргументом, но решил упорствовать, не желая быть побежденным. Он отвечал, стараясь говорить бодрым голосом:

— Так это ты называешь, неопровержимым доказательством? Простая забывчивость Сердара, и в этой забывчивости нет ничего необыкновенного, если учесть поспешность, с которой он готовился к отъезду.

Но веселость Барнета не была на этот раз так естественна, как раньше; он был сражен логикой товарища и шутил без всякого убеждения. Барбассон заметил это; но вместо того, чтобы торжествовать, сообразно естественному складу своего темперамента, он удовольствовался только тем, что ответил:

— Хорошо, пусть будет так! Ничто не доказывает, конечно, что эта опасность угрожает непосредственно нам, а если бы и так, то обнаруженный нами факт не может еще служить доказательством… Вот мы и на середине озера, я остановлю шлюпку, и мы закинем удочки… Какую сторону ты предпочитаешь? Невозможно вдвоем удить рыбу в одном и том же месте, не рискуя перепутать лески.

— Я нахожусь на задней части шлюпки и остаюсь на ней, — отвечал Барнет.

— Хорошо, я стану на передней части; теперь, хочешь ты или нет, но мы удовольствуемся первой попавшейся кому-нибудь из нас рыбой и вернемся в пещеры.

— Клянусь честью, я тебя не узнаю.

— Слушай, Барнет, ты видел меня при осаде Дели и знаешь, что я не отступаю перед опасностью, но ничто так не действует на меня, как неизвестное, таинственное, непонятное. Скажи, может ли озеро быть спокойнее, вода прозрачнее, небо чище, лес веселее и берег безмолвнее? Не правда ли?.. И, однако; я боюсь чего-то, Барнет. Чего? Не знаю, но боюсь… Я не знаю, чего только не дал бы, чтобы вернуться в Нухурмур, под защиту наших скалистых стен.

— Полно тебе, лови рыбу и прогони от себя эти мысли, ты и меня заразишь в конце концов.

— Барнет, — важным тоном отвечал ему Барбассон, — я уверен, что в природе существуют жидкие флюиды, которые ускользают от научного анализа, но помимо нашего сознания поражают наши чувства и предупреждают иногда об опасностях и катастрофах, совершенно нами непредвиденных. Тот, кто подвергается влиянию этих флюидов, чувствует себя беспокойным, взволнованным, нервным, не будучи в состоянии объяснить это, и только когда опасность настигает его, он понимает таинственное предупреждение, которые неведомые силы почерпнули извне и передали ему без всякого указания на источник этих ощущений. Ты удивляешься, Барнет, что я так рассуждаю, я, всегда такой спокойный и веселый, но я в двух словах объясню тебе сейчас эту аномалию. Мой дедушка умер от ран, нанесенных ему вором, который за четыре часа до того, как он лег спать, спрятался под кроватью, выжидая, пока в доме все успокоятся. Бедный старик, который жил еще два дня после этого, рассказывал, что в это злосчастный вечер он никак не мог уснуть и раз двадцать, если бы не опасался показаться смешным, собирался положить кого-нибудь спать в своей комнате, так он боялся… Почему же это именно в тот вечер, если нет таинственных эманации? Сегодня я, как мой дедушка, Барнет, боюсь не знаю чего, и вот этот инстинктивный страх, с которым я не могу бороться, больше всего действует на меня, тем более, что по моей вине мы не взяли оружия.

— Полно, успокойся, Барбассон, — отвечал Барнет, сильно взволнованный этими словами, — забросим раз-два удочку и вернемся домой.

Направляясь к передней части шлюпки, Барбассон вдруг остановился и пронзительно вскрикнул.

— В чем дело? — спросил Барнет, оставляя удочку и подбегая к нему.

— Смотри! — отвечал ему товарищ, бледный, как смерть. И он пальцем указал на палубу. Янки наклонился, чтобы лучше видеть, и в свою очередь вскрикнул от ужаса.

У самого края на досках спардека он увидел ясный отпечаток человеческой ноги, еще мокрый и покрытый песком.