В дебрях Африки - [49]

Так как теперь несомненно уже было доказано, что маньемы скупают наши ружья, давая за каждое по нескольку пригоршней зерна, я послал за местными старшинами и потребовал от них немедленного возвращения мне ружей, угрожая им в противном случае серьезными последствиями. Сначала они сильно рассердились, погнали занзибарцев вон из селения на лужайку, и по всему было видно, что сейчас будет драка и настал, может быть, конец всей экспедиции. Наши люди, настолько истощенные голодом, что готовы были себя продать за пищу, были уже так измучены всем, что они испытали, и так деморализованы, что на них нечего было надеяться в случае рукопашной схватки. Для активной храбрости нужно быть сытым. В то же время так или иначе нам все равно было несдобровать, ибо, оставаясь спокойными свидетелями того, что происходило, мы в конце концов все-таки должны будем взяться за оружие. Вместе с одиннадцатью ружьями продано было 3000 патронов. Мне ничего больше не оставалось делать, как настаивать на возвращении ружей; я повторил свое требование, грозя прибегнуть к другим мерам, в доказательство чего указал на висевший на дереве труп и прибавил, что если уж я способен дойти до такой крайности, чтобы казнить собственного слугу, то они должны понимать, что мы сумеем отомстить тем, кто был истинной причиной его казни, т. е. тем, кто держит свою дверь отворенной для приема заведомо краденых вещей.

Пошумев целый час у себя на деревне, они принесли мне пять ружей и, к крайнему моему изумлению, указали на тех, кто их продал. На первый раз было бы неполитично доводить дело до крайности, иначе я бы непременно отказался принять эти ружья до тех пор, пока мне не представят и всех остальных; а если бы я мог с уверенностью рассчитывать на содействие хотя бы только пятидесяти человек своей команды, я бы решился на драку. Но как раз в эту минуту в лагерь явился Уледи, верный мой слуга и шкипер «Аванса»; он принес известие, что вельбот в целости стоит у пристани Ипото, а шестерых наших старшин он разыскал в самом несчастном положении за шесть километров от ставки.

Тут произошел переворот в моем душевном настроении: я почувствовал такую благодарность за возвращение пропадавших людей, так обрадовался при виде Уледи и при сознании, что как ни испорчена человеческая природа, но все же хоть несколько человек остались мне верны, что некоторое время не мог выговорить ни одного слова.

Потом я все рассказал Уледи, и он взял на себя умиротворить расходившихся маньемов, а меня убедил простить всех, на том основании, что теперь тяжелые времена миновали и должны наступить для нас красные дни.

— Ведь верно же, что и после самой долгой ночи настает день, дорогой мой господин, — говорил он, — отчего же и нам после тьмы не ждать солнца? Я вспомнил, как много долгих ночей и мрачных дней провели мы с тобой, вместе пробираясь поперек Африки, — так успокой же свое сердце. Бог даст, мы скоро позабудем все свои печали.

Я велел оставить виновных связанными до утра. Уледи, со своей прямодушной смелостью, сразу завоевал себе сердца местных старшин и уладил наши разногласия. Мне прислали в подарок некоторое количество кукурузы и извинились за причиненное беспокойство. То и другое я принял. Кукурузу мы тотчас роздали людям, и этот день, вначале угрожавший нам полным разорением, кончился гораздо благополучнее, чем можно было ожидать, судя по его зловещему началу.

Так долго пропадавшие старшины, высланные нами в качестве передовых вестовщиков нашего прибытия в Ипото, явились в воскресенье 23-го числа. Проблуждав совершенно понапрасну больше двух недель, они застали нас уже давно живущими в том селении, которое они отправились разыскивать. Исхудалые, отощавшие после семнадцатидневного питания только тем, что можно было найти в необитаемой чаще леса, они совсем упали духом и страшно переживали свою неудачу. Они дошли до реки Ибины, текущей с юго-востока, и попали на нее за два дня ходьбы от ее впадения в Итури; идя вдоль притока, они спустились до места слияния обеих рек, тут нашли челнок и переправились на правый берег, где чуть не умерли с голоду. К счастью, Уледи отыскал их вовремя, указав им путь к Ипото, и они кое-как доползли до нашей стоянки.

К вечеру вернулся со своего разбойничьего набега и принес пятнадцать отличных клыков Сангарамени — третий из местных старшин. Он рассказал, что ходил за двадцать дней пути и с вершины высокого холма видел обширную открытую страну, поросшую травой.

Из полученного в тот день провианта я мог раздать по два початка кукурузы на человека и припрятать две корзины для Нельсона и его отряда. Но дела шли плохо, и мне никак не удавалось устроить их: на все мои просьбы о посылке помощи Нельсону я не мог добиться благоприятного ответа.

Одного из наших людей маньема заколол за кражу зерна с поля, одного мы повесили, двадцать человек высекли за воровство боевых снарядов; еще один получил от маньемов 200 розог за попытку к воровству. Если бы эти люди были способны в то время рассуждать правильно, как быстро и легко можно бы устроить все совершенно иначе!

Я говорил с ними, всячески убеждал потерпеть и не впадать в уныние, доказывал, что нам надо уходить как можно дальше от района набегов маньемов, этих разбойников, и тогда мы скоро так же растолстеем, как и они. Но все было напрасно: мои доводы производили на этих людей, подавленных отчаянием, столько же впечатления, как если бы я обращался со своими речами к деревьям.