В дебрях Африки - [37]

Множество нищих бродило вблизи ларей с провизией. Но первым предметом, обратившим на себя внимание детей, была человеческая голова, воткнутая на высокий бамбуковый шест, торчавший посреди площади. Лицо этой головы было иссушено солнцем и почти черно. Зато волосы на темени и подбородке были белы как молоко. Один из солдат объяснил Идрису, что это голова Гордона. Когда Стась услышал это, его охватило чувство беспредельного сострадания и возмущения, но в то же время кровь в жилах его оледенела от страшной мысли: так вот как окончил этот герой, этот рыцарь без страха и упрека, и притом человек справедливый и добрый, которого любили даже в Судане. И англичане не пришли ему вовремя на помощь, а потом вернулись, оставив его труп без погребения, на позор! В эту минуту Стась потерял веру в англичан. До сих пор он наивно думал, что Англия за малейшую обиду, причиненную кому-либо из ее граждан, всегда готова воевать с целым миром. На дне души его теплилась надежда, что и в защиту дочери Роулайсона, после неудачной погони, грозные английские полки будут двинуты, если окажется нужным, до самого Хартума и даже дальше. Теперь же он убедился, что Хартум и вся страна находятся в руках Махди и что египетское правительство и Англия думают скорее о том, как бы защитить Египет от дальнейших захватов, чем о том, чтоб освободить из плена плененных европейцев.

Он понял, что и Нель и он попали в бездну, из которой нет выхода, – и эти мысли, вместе с ужасами, какие он видел на улицах Омдурмана, окончательно подкосили его. Его обычная энергия сменилась безучастной покорностью судьбе и страхом перед тем, что будет впереди. Он начал озираться кругом, по рынку и по ларям, у которых Идрис, жестоко торгуясь, покупал припасы. Торговки, большею частью суданские женщины и негритянки, продавали джубы, то есть белые полотняные халаты, обшитые разноцветными лоскутьями, каучук из акаций, выдолбленные тыквы, стеклянные бусы, серу и разного рода циновки. Ларей с провизией было мало, и вокруг них густо толпился народ. Махдисты покупали по необычайно высокой цене сушеные ломти мяса, частью – домашнего скота, частью – убитых в степи буйволов, антилоп и жирафов. Фиников, фиг, маниоки и дурры совсем не было. Кое-где только продавали воду с медом диких пчел и зерна дохну, размоченные в отваре из плодов тамаринда. Идрис впал в отчаяние: оказалось, что базарные цены были так высоки, что деньги, полученные от Фатьмы на жизнь, скоро все уйдут, а тогда ему останется только просить милостыню. Все его надежды были теперь только на Смаина. По странному совпадению, Стась тоже рассчитывал только на помощь Смаина.

Через час вернулся Нур-эль-Тадхиль от халифа Абдуллаги. Его постигла, по-видимому, там какая-то неприятность, так как он вернулся в очень плохом настроении. И когда Идрис спросил его, не узнал ли он чего-нибудь о Смаине, он ответил ему сердито:

– Дурак, неужели ты думаешь, что у халифа и у меня больше нечего делать, как разыскивать для тебя Смаина?

– Так что же ты теперь со мной сделаешь?

– Делай с собой, что хочешь. Я дал тебе переночевать у себя дома, дал тебе несколько добрых советов, а больше знать тебя не хочу.

– Хорошо, но куда же я денусь на ночь?

– А не все ли мне равно?

Сказав это, он взял с собою солдат и ушел. Идрис едва упросил его, чтоб он отослал ему на площадь верблюдов и весь караван вместе с арабами, которые присоединились к нему между Асуаном и Вади-Гальфой. Эти люди явились лишь к полудню, и оказалось, что все они не знают, что им делать. Оба бедуина стали спорить с Идрисом и Гебром, утверждая, что те обещали им совсем другой прием и обманули их. После долгих споров и совещаний решили, наконец, построить на окраине города шалаши из веток и тростника дохну, чтоб иметь, по крайней мере, на ночь убежище, а в остальном – положиться на волю Аллаха и ждать.

Построив шалаши, что не отнимают у суданцев и негров много времени, они все, кроме Хамиса, который остался, чтоб приготовить ужин, отправились на место, где происходили всенародные моления. Попасть туда оказалось не трудно, так как туда направлялись огромные толпы со всего Омдурмана. Площадь была очень большая, окруженная изгородью из терновника, а местами – глиняным забором, который недавно начали лепить. Посредине подымалось деревянное возвышение. Пророк всходил на него, когда хотел проповедовать перед народом. Перед возвышением были разостланы овечьи шкуры для Махди, для халифов и наиболее влиятельных шейхов. По бокам были воткнуты знамена эмиров, развевавшиеся по ветру, играя пестротой своих красок, точно огромные цветы. Все четыре стороны площади были оцеплены толпившимися рядами дервишей. Кругом был виден бесчисленный лес торчащих пик, которыми были вооружены почти все воины.

К счастью Идриса, Гебра и остальных участников каравана, их приняли за свиту одного из эмиров, благодаря чему им удалось попасть в первые ряды собравшейся толпы. Появление Махди было оповещено сначала красивыми и торжественными звуками умбаи, а когда он показался на площади, раздались пронзительные завывания дудок, грохот барабанов, стук погремушек из пустых тыкв, наполненных камешками, и свист на слоновых клыках, что все вместе создало адский гул. Толпою овладел неописуемый экстаз. Одни бросались на колени, другие кричали изо всех сил: «О, ниспосланный Богом! О, победоносный! О, милосердый! О, справедливый!» Это продолжалось до тех пор, пока Махди не взошел на амвон. Тогда воцарилась гробовая тишина. Махди поднял руки, приставил большие пальцы к ушам и некоторое время молился.