В дали веков - [27]

Но многих из них тянуло и домой, в дорогие сердцу шхеры и фьорды Скандинавии.

Когда варяжские ладьи нагружены были обильной добычей, многие предводители этих дружин не шутя стали поговаривать, что пора бы возвратиться в родные края.

– Нигде так долго мы не засиживались, – толковали в стане варягов, – не с пустыми руками домой приедем.

Только хёвдинг, назначенный тингом, если и не был против возвращения, то все-таки хотел выполнить принятый на тинге план.

– Други, – говорил он, посоветовавшись с начальниками дружин, – нельзя нам выпустить из рук то, что мы приобрели мечом. Подумайте сами: из Нево по Волхову идут наши ладьи в далекую Византию, а если мы оставим эту страну, не удержав ее в руках своих, то окрепнут роды славянские и не будут пропускать наших дружин за Ильмень.

– Правда, правда, – послышались голоса в ответ на эту речь.

– Вот и должны мы владеть всей этой землей, чтобы проход к эллинам всегда был нам свободен, – так и тинг решил.

– Знаем, что тинг так решил, но как это сделать?

– Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие по Ильменю, а третьи пусть сбирают дань с племен окрестных. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжелой только для того, чтобы знали, что есть над ними власть и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения.

– Верно! Обложить их данью! Взять с «носа», как у нас в Скандинавии.

– С носа нельзя – где их всех сосчитаешь! Будем брать с «дыму» по шкурке куничьей.

Так и было решено.

Впрочем, в этом случае Рюрик действовал не совсем самостоятельно. Главную роль тут играл новгородский посадник Гостомысл, признанный всеми без исключения в северном славянском союзе мудрецом. Он-то главным образом и советовал Рюрику обложить приильменских славян данью. Мало того, что советовал, настаивал даже. Только последствия показали, к чему в этом случае стремился мудрый старец.

«Пусть на себе узнают, как тяжело ярмо иноплеменника, – думал славный посадник, – сдавят, стиснут их варяги, поймут тогда они, что не в них сила, а в одной крепкой власти, которая всеми бы делами правила, все в порядке держала, от врагов защищала и суд правый творила».

С этим именно расчетом он и уговаривал варяжского вождя обложить приильменцев данью.

– Пока все еще ничего, – предупредил, однако, Гостомысла Рюрик, – но я знаю своих удальцов, не стерпят они и будут двойную дань обирать, затяготят они роды славянские.

Гостомысл в ответ хитро улыбался.

– В их пользу это будет, – говорил он.

Рюрик верил мудрости Гостомысла и потому не замедлил исполнить его желание: все славяне, включая весей, мерю, кривичей, были обложены варягами данью.

Но опасения его все-таки оправдались.

Лишь только главные силы Скандинавии ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покоренной страны.

Пока оставался здесь Рюрик, положение побежденных все-таки было еще сносно.

– Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? – спрашивал Рюрик при прощании.

– Нет, раскаиваться не в чем. Каждая беда – хорошая наука для будущего. Пусть усилится еще более ярмо рабства над ними и тогда, тогда я, может быть, умру, достигнув для своего народа того, о чем мечтал всю жизнь.

Варяги стали уходить. Одна за другой спешили за Нево их дружины, лишь некоторые остались и принялись по-своему хозяйничать в покоренной ими богатой стране.

Тяжело и постыдно было для никогда не знавших над собой ничьего господства славян это иго чужеземцев.

Варяги не церемонились с ними. Как и предвидел Рюрик, они не только стали собирать двойную и даже тройную дань с покоренного народа, но и всеми силами старались унизить его, оскорбить его достоинство, показать, что с тех пор, как нога северных пришельцев ступила на славянскую землю, все славяне стали не свободными, а рабами.

Увидели ильменцы, что плохо их дело.

– Прогнать бы за моря проклятых варягов, – толковали в приильменских родах, – снова зажили бы прежней жизнью.

Но те, кто помнил эту «прежнюю жизнь» приильменских родов, в ответ на эти речи печально покачивали головами.

– Ох, не будет толку, – говорили они. – Снова не станет правды между нами!

Гостомысл, между тем, не дремал. В его хоромах в Новгороде собирались родовые старейшины, велись долгие беседы о том, как поправить дела, как восстановить в блеске и могуществе родную страну приильменскую.

Никогда мудрый новгородский посадник, одряхлевший телом, но юношески бодрый умом, не выражал собеседникам своей заветной мысли о необходимости крепкой единодержавной власти для всех без исключения славянских родов. Знал он, что всегда найдутся среди старейшин поборники прежних, приведших к тяжким бедствиям вольностей, люди, которые ни за что не решились бы даже ради блага своей родины поступиться ими. Зато, не говоря об единой власти прямо, Гостомысл рассказом, побасенкой, метким словом постоянно втолковывал им свою заветную мысль.

Первая искра – мысль о единодержавной власти, – зароненная уже в славянский народ на тех же берегах Ильменя старым Радбором, разгоралась мало-помалу в яркое пламя.

Но время шло.