В час дня, Ваше превосходительство - [165]

Трудно было среди этого уголовного сброда бывших найти человека, на которого бы я мог положиться.

Никого не нашел и Семен Рябов.

— Тут такие подонки собрались, Павел Михайлович. Продадут за бутылку шнапса…

Нельзя было оставлять бригаду без надежных людей — она превращалась в основное ядро первой дивизии Власова, и я решил оставить в бригаде Рябова, предварительно поговорив об этом с Буняченко. А тот страшно обрадовался — как-никак Рябов был «свой», «порядочный», а не бандит из шайки Каминского…

Я уезжал из Гейдерберка вечером. Рябов проводил меня до станции.

Говорить было нечего, да и не хотелось произносить обычных слов. И Рябов и я понимали, сколько опасностей ждет его в бригаде.

Обнялись.

— Ну, Семен, ни пуха ни пера!

— К черту, к черту!..

Пропавший без вести

Как ни горько было Орлову сознавать, что смерть Киры в какой-то степени помогла ему завоевать доверие власовцев, он принял ее гибель как завещание быть твердым до конца, всеми силами помогать Родине.

Центр потребовал от группы Никандрова разведывательных сведений о передвижении немецких дивизий с Западного фронта на Восточный. В последние дни приказали выяснять все, что касается укреплений вокруг Берлина и в самой столице.

Было известно, что немцы направили на оборонительные работы военнопленных и острабочих, и Орлов умело воспользовался предоставленным ему правом беспрепятственного передвижения по Берлину до восьми часов вечера и возможностью посещать в «оперативных целях» бараки военнопленных и острабочих.

Ему удалось узнать, что на Лейпцигерштрассе в подвалах универмага «Герта» оборудован склад фаустпатронов, потом он раздобыл сведения, что в парке Тиргартен, около зоологического сада, появились два новых бункера, имевших под землей не меньше пяти этажей, и что в каждом бункере может разместиться до тысячи человек. В здании министерства труда на Зоорландштрассе Орлов обнаружил какой-то штаб — там полно было офицеров, много генералов…

Впервые в общежитие острабочих завода акционерного общества «Крегер» Орлов попал в холодный, ненастный день. Староста подвела Алексея Ивановича к нарам, находившимся недалеко от входа.

— Вот это было место Рябининой, — сказала она. — Вы что, знакомый?

— Да, — подтвердил Орлов… Его охватила такая тоска, что он с трудом удерживал слезы. «Здесь, здесь она мучилась, моя родная…»

Двери барака распахнулись, вбежали женщины. Мокрые платья прилипли к телам, босые ноги шлепали по цементному, сразу ставшему влажным полу. Женщины почти кричали. Староста скомандовала:

— Тихо! У нас гость!..

На Орлова смотрели десятки испуганных глаз, никто не ждал ничего хорошего от немецкого офицера. Но как только Алексей Иванович произнес несколько слов по-русски, женщины отвернулись и отошли. В середине барака кто-то громко выругался:

— Приперся, холуй!

Староста подозвала худенькую девушку с огромными черными глазами.

— Галя, господин офицер интересуется Варькой Рябининой. Помнишь ее?

— Помню… — с готовностью ответила Галя. — Где она сейчас?

— Умерла… Покончила жизнь самоубийством…

— Неправда! — сердито сказала Галя. — Варя не могла этого сделать!..

Галя выкрикнула:

— Девушки!

Подбежали женщины. Галя, размахивая мокрым платком, гневно заговорила:

— Вы помните Варю Рябинину? Этот хлюст говорит, что она покончила с собой… Убили! А потом придумали!

Алексей Иванович резко повернулся и направился к выходу: в него полетели грязные тряпки, жестяные кружки; глухо стукнул о дверь кирпич…

Хорошо, что на другой день вернулся из Гейдерберка Никандров, и Орлову было с кем отвести душу.

Никандров предложил сходить пообедать в «Медведь».

— Давно не были, пойдем, может, чего-нибудь новенькое услышим.

В ресторане навстречу им из-за столика поднялся командир второй дивизии, бывший комендант Харькова Зверев. Плотный, сутулый, с напомаженными до блеска черными жесткими волосами, он щелкнул каблуками и заплетающимся языком сказал:

— Прошу к нашему шалашу… У майора Калугина сегодня высокоторжественный день… Тезоименитство… Прошу-с…

Орлов хотел отказаться, но его опередил Никандров:

— С удовольствием, Григорий Александрович. Весьма рад.

Орлов понял, что другу важно поговорить со Зверевым, только что вернувшимся из Норвегии, куда он ездил вербовать советских военнопленных в свою часть.

Выпили за здоровье именинника. Зверев разболтался:

— Прибываю на остров Штрофозен и сразу в лагерь… Собираю подлецов и начинаю речь… Смотрю, морды воротят. Я им про новое мощное немецкое оружие, а они ухмыляются. Вызываю полковника Макарова… Мы с ним когда-то вместе служили. «Слушай, — говорю, — Иван Андреевич, что это у вас тут происходит?» А он мне: «Ничего не происходит, все идет нормально, работаем, новые штольни пробиваем и ждем…» — «Чего — спрашиваю, — ждете?» Он, гад, напрямик: «Как это чего? Ждем, когда немцам и вам вместе с ними будет полный капут!» Ну, я ему, понятно, в ухо и приказал…

— Что приказал? — спросил Орлов. — Расстрелять?

— Черта с два! Утопили в отхожем месте…

Орлов понял, что он сейчас не выдержит, ударит Зверева по широкой пьяной роже или, еще хуже, всадит в него всю обойму парабеллума. Он встал и как можно спокойнее извинился: