В бурунах - [2]

Декабрьский ветер, неся снежинки и мелкие капли дождя, ломал голые ветви мелькавших у дороги старых ветел, завывал, пригибал к земле влажные, почерневшие от сырости стебли неубранных подсолнухов. На западе грохотала яростная пушечная канонада.

Неподалеку от Микенской мы свернули с шоссе налево и поехали прямо к темнеющему на горизонте лесу. Уже через сорок минут я отогревался в блиндаже. Простуженный капитан в меховой безрукавке, устало поглаживая седеющие виски, снабдил меня новой картой-пятиверсткой и объяснил обстановку.

Там же, в жарко натопленном блиндаже, я встретился с моим давним знакомым, капитаном Виктором Васильевым, который по заданию инспектора кавалерии ехал к донским казакам и, узнав, что я тоже разыскиваю казаков, предложил мне место в своей машине.

* * *

На рассвете мы покинули Микенскую. Казаки все время были в движении, и в штабе нас предупредили, что мы едем на свой риск и страх, так как точное расположение кавалерийских частей неизвестно и никакой «линии фронта» в степи нет.

— Там сейчас шляются немецкие броневики и отдельные вражеские отряды, — сказал нам капитан, — так что вы смотрите в оба. Но самое опасное — отсутствие дорог. Езжайте строго по компасу и никуда не отклоняйтесь, иначе вы приедете прямехонько к немцам…

После столь невеселого предупреждения флегматичный шофер Васильева завел крытый брезентом «газик», и мы ровно в семь часов утра оставили гостеприимный Микенский лес, пересекли линию железной дороги Гудермес — Моздок и, огибая ищерский участок фронта, повернули на северо-восток, в направлении на хутор Лаврентьевский, откуда, как нам сказали, начинались ворота кавалерийского прорыва.

Было безветренное декабрьское утро. Пасмурное небо низко висело над степью. Изредка пролетали мелкие капельки дождя. Левее нас погромыхивала пушечная канонада, — это наши части вели бой за Ищерскую. Васильев сидел впереди, рядом с шофером, положив на колени трофейный автомат; я, окруженный банками с бензином, одеялами, дорожными мешками с провизией, сидел сзади, не выпуская из рук «маузер».

Вокруг расстилалась холмистая песчаная пустыня, дикий и мрачный бурунный край, навевающий тоску и тревогу. На протяжении тысячелетий сюда, в низкую равнину, лежащую на двадцать метров ниже уровня океана, ползли сыпучие каспийские пески, постепенно покрывшие огромное пространство. И это песчаное море волнообразно простиралось перед нами.

Где-то впереди нас должны были находиться отмеченные на карте одинокие фермы овцеводческих совхозов, но мы ехали и ехали, и ничего, кроме песков, не было видно, только комья перекати-поля неслись по гребням седых бурунов.

— Приятная картина, — пробормотал сквозь зубы Васильев, — тут сам черт ногу сломит. Лучше уж плыть по морю, там хоть горизонт виден.

Действительно, как только наш «газик» сползал вниз, ничего, кроме ближних бурунов, не было видно; мы кружились среди этих проклятых, похожих один на другой бурунов, сбивались с направления, поминутно останавливались, чтобы прислушаться к канонаде — она все время должна была быть слева — и взглянуть на компас. Однако звуки канонады оказались довольно обманчивым ориентиром — они то затихали, то вдруг слышались, но уже не с запада, а с востока, то неслись откуда-то сзади. Что касается компаса, то он, кажется, подводил нас. По времени — мы уже ехали четыре с половиной часа — хутор Лаврентьевский давно должен был показаться, а между тем никакого человеческого жилья и даже никаких признаков его приближения не было.

— Заблудились, — мрачно сказал Васильев.

— А как же компас? — попробовал возразить я.

— К черту твой компас! Он, наверное, никуда не годится и путает нас!

— То есть как это не годится? Я два месяца с этим компасом бродил по горам, и он ни разу меня не подвел.

Васильев безнадежно махнул рукой. Шофер, не убирая ногу с педали и посматривая вокруг, ждал нашего решения. Но что мы могли решить? Вокруг нас расстилались мертвые буруны, над ними висело свинцовое зимнее небо, и ничего похожего на дорогу не было и в помине.

— А знаешь, — сказал я, — Лаврентьевский мы проехали.

— Почему ты так думаешь? — спросил Васильев.

— Понимаешь, компас не врет, — горячо доказывал я, — вся беда заключается в том, что мы слишком строго держались компаса.

— Не понимаю.

— Очень просто. Нас предупредили, что после пересечения железной дороги мы должны ехать на северо-восток, а, судя по карте, надо было взять чуть правее. Значит, хутор Лаврентьевский мы проехали и он остался где-то вправо.

— Что ж теперь делать? Поворачивать назад?

— Нет, зачем же? На карте обозначено маленькое озеро, оно должно быть не очень далеко. Если мы доберемся до озера, оттуда рукой подать до хутора Корнеева.

— Ну что ж, поедем, — согласился Васильев.

Мы запахнули шинели, уселись поудобнее и поехали. Но прошел час, потом другой, а никакого озера не было. По-прежнему белели вокруг буруны, на которых покачивался колючий чертополох, по-прежнему под колесами скрипел песок. Канонада затихла. Небо потемнело и стало еще ниже, подул ветер, и над бурунами замелькали крупные снежинки.

— Вот дьявол! — обернулся Васильев. — Хоть назад возвращайся.