В будущем году — в Иерусалиме - [35]

— Я горд и счастлив, что в Австрии еще не перевелись настоящие мужчины!

Опьяненный такой честью корпорант спрыгнул со стула, вскинул руку в приветственном салюте и громко прорычал:

— Да здравствует кайзер Франц-Иосиф!

— Вы делаете честь фатерланду, господа, — отозвался Лео хотя и не так громко, но с тем же достоинством в голосе и с почтительным неглубоким поклоном. — Имею честь представиться: Лео Розенбах.

— Ваш немецкий безупречен, — ответил на это студент после несколько затянувшейся паузы, — и для нас знакомство с вами — большая честь!

Лео очень хорошо понимал, что кроется за этими словами, однако он ответил студенту с наигранным достоинством:

— Бывший личный фотограф двора Его Величества Людвига Баварского!

Парни, как один, вскочили со своих стульев, чокнулись пивными кружками и выкрикнули язвительно и громко:

Дружно выпьем — о-ля-ля —

За баварского короля!

Лео предпринял последнюю попытку сломить стену этой откровенно нескрываемой враждебности:

— Мы были бы счастливы, господа, предоставить вам, научной элите империи, исключительное предложение: исполнить для вас любые виды фоторабот на самых льготных условиях.

Стоящий рядом с ним студент выразительно щелкнул каблуками и прогнусавил от имени всей хмельной компании:

— Научная элита империи преклоняется перед вашим безупречным немецким произношением, перед вашим исключительно выгодным для нас деловым предложением, но, в первую очередь, перед двумя прелестными дамами, вашими спутницами, которые заставляют сердца наши биться громче и громче. Ура! Ура! Ура!

— Эта барышня — наша дочь. Кроме того, она встречает посетителей в нашем ателье — вы найдете его на улице Мицкевича, одиннадцать.

— За здоровье прекрасной барышни, которая принимает посетителей в фотоателье на улице Мицкевича, одиннадцать! Ура! Ура! Ура!

Корпоранты явно задирались. Ничего хорошего это не сулило. К счастью, вновь заиграл курортный оркестрик, и страсти несколько поутихли.

Яна кипела от гнева. Вся красная от стыда и злости, она решительно поднялась и сказала достаточно громко, чтобы не в меру разошедшиеся студенты могли услышать ее слова:

— Здесь становится слишком шумно. Подай мне зонтик, Лео!

* * *

Утром следующего дня Яна и Мальва шли по вокзальному мостику. Они намеревались отыскать некоего доктора Дашинского, о котором не утихала местная молва. Он снимал мансарду в шестиэтажном многоквартирном доме, расположенном в непосредственной близости от железной дороги, где он проводил свою холостяцкую жизнь. Днем доктор подрабатывал натаскиванием отстающих студентов, а вечерами устраивал разного рода посиделки.

Обе женщины были взволнованы и возбуждены, будто им предстояло участвовать в каком-то предосудительном приключении. Яна то и дело выхватывала свое отражение в витринных стеклах, желая лишний раз убедиться, хорошо ли ухожена кожа ее лица и не пора ли ее чуть припудрить.

— Что являет собой этот доктор Дашинский, — неожиданно спросила Мальва, — он похож больше на Хеннера или, скорее, на Бальтюра?

— Прежде всего, ни слова папе — прошу тебя!

— Я вся в жутком напряжении, мама! Какой он — большой или маленький? Совершенно не представляю его.

— Красивый мужчина, — ответила Яна коротко, — увидишь сама. Но, повторяю, папа не должен знать, что мы сюда приходили.

— А почему, собственно?

— Видишь ли, Дашинский — социалист. Он возглавляет партию, а взгляды твоего отца тебе хорошо известны.

— Возглавляет партию, говоришь ты? Однако это не помогло ему подняться выше частного репетитора.

— Потому что его честолюбие находится совсем в другом месте.

— А почему он не женат, если он так красив, как ты говоришь?

— Я замужем, Мальва, — и что с того?

— Ты самая красивая женщина в мире, мама, я тебя обожаю!

— И я тебя, моя девочка!

Они поднимались по крутой лестнице. Пахло общественным жильем и свежей мастикой. На втором этаже проживал профессор Квятковский — декан медицинского факультета.

— Дашинский хочет обязательно стать профессором, но они ему не дают. Он, видите ли, опасен для молодежи.

— Я бы ни за что не отказала ему. Опасные люди увлекают меня. А тебя?

— Не знаю, Мальва. Твой папа — человек совсем не опасный. И вообще, не задавай нескромных вопросов!

Наконец они добрались до самого верха. Шестой этаж. Мальва наморщила губы и тихо сказала:

— Я разочарована, мама! Я представляла его себе молодым богом, а на табличке написано «Специалист по классической филологии».

— Ты не должна быть такой нескромной, Мальва. Позвони-ка лучше в дверь.

Дверь распахнулась. Перед женщинами стоял человек, который в полной мере отвечал всем представлениям о нем Мальвы. Ему было около сорока пяти лет, не слишком высок, но и не мал. При этом чрезвычайно компактного телосложения, как будто природа постаралась вместить максимум человека в минимум тела. Красивым он, пожалуй, не был, скорее даже неприятным, с этими его выступающими скулами и острым носом. Глаза его искрились, излучая почти детскую доверчивость. С висков его сбегали к щекам крохотные морщинки, которые выражали то ли дружественность, то ли, напротив, сдержанность характера. Типичный поляк — гордый и импульсивный. Во всех движениях его была какая-то критическая настороженность, которая порождает в собеседнике уважение к нему и желание соблюдать некую невидимую дистанцию.