В будущем году — в Иерусалиме - [101]

— Молчи, Хеннер, мертвые слышат нас.

— И пусть, я говорю правду.

— Почему на тебе эти мерзкие тряпки, Хеннер?

Изобретатель поднял крест над головой, и слезы ручьем побежали по его щекам.

— Я совершаю акт покаяния, Яна. Я должен каяться, потому что великий грех тяжким грузом лежит на моем сердце… Я был у Его Святейшества Папы Римского. Теперь я прибыл в Вену, чтобы встретиться с кайзером.

Задорный лучик промелькнул в глазах Яны:

— Ах так? С самим кайзером хочешь ты встретиться. Отлично! Тогда скажи ему, что все мы по горло сыты его войной. Она тянется уже четыре года, и конца ей не видать. Если он сам не положит ей конец, это сделают без него, и в Австрии случится то же самое, что в России.

— Мои переговоры с Его Величеством касаются совсем иных проблем.

— Иных проблем не существует. Весь мир захлебывается в крови. Это не может продолжаться дольше!

— Мое открытие, — настаивал Хеннер, — гораздо важнее для нашей общей стратегии. Можно сказать, оно имеет решающее значение для всех. Цветная фотография поможет нам распознать каждого навозного жука за вражеской линией. Если кайзер даст мне концессию и необходимые средства, война эта будет победоносно завершена всего за пару недель.

— Скажи мне правду, Хеннер, единственный раз в твоей жизни: ты действительно так продвинулся или по-прежнему дурачишь всех нас своими фантазиями?

— Я не дурачу, душа моя, и никогда не делал этого. Единственное, чего мне не хватает, это денег. И больше ничего. Мы вырвались из душегубки под названием Виллах. У нас было достаточно возможностей заработать кусок хлеба… Мы не ели трое суток.

— Мои дела тоже не лучше. Что от меня ожидаешь ты, Хеннер?

— Ровным счетом ничего. Мне нужна лишь концессия от кайзера. Все остальное готово. В моей голове.

— Ты собираешься идти во дворец Шёнбрунн в таком облачении?

— Я — один из величайших изобретателей нынешнего столетия.

— Кроме тебя, Хеннер, этого не знает никто. В том числе и кайзер. Если ты появишься в таком виде в Шёнбрунне, тебя немедленно арестуют.

— Глупости! Я нужен кайзеру больше, чем он мне. Кроме того, я жертва судебного произвола. Безо всякой вины у меня отняли тысячу дней моей жизни. За это мне положена компенсация.

— И где же вы сейчас квартируете?

— Пока я не получу концессию, — на Западном вокзале, в зале ожидания третьего класса.

Сердце Яны зашлось от сострадания. Давно остывшее увлечение вновь шевельнулось в ее сердце.

— Так оставайтесь уж здесь, ради бога. Какую-нибудь еду я раздобуду. Что же касается вещей — гардероб Лео стоит нетронутым. В конце концов, он был твоим братом. Все, что принадлежало ему, теперь твое — не так ли?

Хеннер бросился к невестке и обнял ее.

— Ты никогда не пожалеешь об этом, мой ангел, — горячо шептал он прямо ей в ухо, дрожа всем телом, — я нахожусь всего в одном шаге от полного завершения моей работы. Теперь это вопрос дней. Нет, что я такое говорю? Это вопрос часов! С нами Сын Божий, клянусь тебе. Мы будем богаты, как никогда.

— Дай бог, чтобы это было правдой, Хеннер! Но я верю в тебя — все равно, правда это или нет. Я всегда в тебя верила. Пусть не в силу благоразумия, зато из любви к тебе…

* * *

С той самой поездки в Ивониц Хенрик уверился, что он опять находится в центре мировой истории. И опять он вообразил, как это было прежде, будто вокруг головы его светится нимб несгибаемого борца за свободу человечества. И он вновь стал разыгрывать из себя бескомпромиссного вояку, чья жизнь целиком и полностью принадлежит идеям социализма. И роль эту он разыгрывал так искусно, что даже Мальва стала в это верить, хотя она-то должна была замечать, что муж ее всего лишь умело жонглировал цветастыми фразами, уклоняясь от настоящей борьбы. Эти решительные перемены в нем были ей очевидны, но она старалась ничем не показывать ему, что все его бойцовские порывы были бы более уместны до революции, а не после нее, ибо это последнее дело — энергично размахивать кулаками после драки.

Когда в России уже вовсю хозяйничали рабочие и солдатские Советы и стали очевидными обнадеживающие перспективы вскочить на подножку уходящего поезда, Хенрик вспомнил свое большевистское прошлое — и подумывал о том, как бы не упустить возможности приобщиться к одержавшей победу фракции.

Такие мысли роились в голове Мальвы, они терзали ее, но высказать их вслух она не осмеливалась. Лишь молча наблюдала, как Хенрик то и дело затевал какие-то студенческие волнения, будто собирал свидетельства своего бесстрашия и революционной активности. Он строил свои собственные баррикады, на которых единолично сражался с им же назначенными представителями уходящего мира. И в этой шутовской игре он проявлял свойственное его натуре искреннее усердие.

Однажды холодным февральским утром он появился в Морен-аптеке на Випплингерштрассе и заявил дежурному провизору, что хочет немедленно говорить с доктором Корвиллом. Хозяин аптеки тут же вышел и спросил, чем он может быть полезен господину.

— Пожалуйста, мне нужен строфантин, — ответил Хенрик, изобразив на лице страдание.

— Вам известно, надеюсь, — ответил аптекарь с подчеркнутым сочувствием в голосе, — что препарат этот весьма токсичен и может вызвать нежелательные побочные действия. Поэтому вам необходим рецепт от врача.