В боях за Молдавию. Книга 1 - [81]

Пришел в себя в госпитале на больничной койке. Позднее узнал, что случилось. Немецкая бомба угодила на посадочную площадку. Когда я стал приземляться, товарищи по радио сообщили, чтобы я сделал еще один круг и садился с убранными шасси. Но радио я слышать не мог. Они догадались об этом лишь тогда, когда я стал приземляться. Вот что означали ракеты. Но и этого сигнала я не понял и угодил в воронку. Самолет мой скапотировал. Но, видимо, родился я под счастливой звездой — отделался ушибами.

И вот лежу в госпитале. Через несколько дней узнал, что наш полк перебазируется из Бельц за Прут, дальше, на запад. Один, без друзей остался в городе. Стало грустно. Хотелось быстрее вернуться к своим. Эх, если бы не забыл шлемофон, все было бы иначе!

Вечером ко мне подошла сестра и сказала:

— К вам гости.

Я удивился, потому что знал — друзья все улетели. Кто бы это мог быть? Спустя несколько минут сестра ввела ко мне в палату старика Василия и его жену. Да, это были они, мои квартирные хозяева. Они молча подошли к койке и разом поклонились.

— Тяжело? — тихо спросил старик.

— Ничего… Отлежусь.

Я попытался улыбнуться. Он долго смотрел на меня, и в глазах его я увидел тепло и ласку. Наконец он взял у старухи какой-то узелок, развязал его и протянул.

— Это тебе… подарок, — сказал он.

Я увидел лежащие в тряпице плачинты. Они были пышные, румяные и от них шел чудесный хлебный запах. Я взглянул на смущенно опустившую глаза старуху и вдруг понял все. Небольшой мешок на столе… Мука… Самое большое богатство из всего, что у них осталось… Сразу стало тяжело дышать, и я невольно отвернулся к окну, чтобы они не увидели моих глаз…

С тех пор прошло много лет. Случалось мне получать разные подарки, но те молдавские плачинты и поныне дороги моему сердцу. Нынче, размышляя об этом, я думаю, что был этот подарок не лично мне. Его принесли простые руки тружеников бойцам Красной Армии, сражавшимся за освобождение народа.

…Истерзанная и выжженная Молдавская земля. Никогда не забуду: одиноко торчащие черные трубы, груды битого кирпича, повсюду запах гари… «Сколько же нужно времени, чтобы все это отстроить?» — невольно задавал я себе вопрос. Кое-кто говорил, что лет двадцать, другие называли еще более длительные сроки.

В летний день 1945 года мне пришлось пересечь всю Молдавию с севера на юг. Я поразился открывшейся взору картине. Густая серая пыль, первые вновь строящиеся дома и ослепительное солнце встретили меня в Бельцах. Город залечивал раны войны, вздымался над пустырями, над развалинами, над грязью базаров, болот и церквей.

Когда идешь по местам, с которыми связаны такие тревожные минуты, пережитое вновь встает перед глазами. Здесь за пустырем лежал я в госпитале. Сюда, в госпиталь, ко мне приходили хозяева дома, в котором жил я, заброшенный войной. До мельчайших подробностей вспомнил тот вечер, когда в палату вошли мои хозяева квартиры старики-молдаване и принесли плачинты, испеченные из последней горсти муки…

В этой семье, доведенной до крайней нужды, сохранились человечность и прямое не оскверненное корыстью отношение к людям. Каждый из них столкнулся с трудностями, каждый немало пережил. Но их переживания выплавились в любовь к человеку…

И вот я у небольшой, слепленной из глины хатенки. Вокруг новый забор. Стены домика блестят свежей голубизной. Дворик чистенько подметен, зеленеют саженцы, под окном цветничок.

Старик Василий, открыв дверь, приветливо пригласил:

— Входите.

Не успел я переступить порог, как хозяйка, перекрестившись, радостно воскликнула:

— Свят, свят. Живой наш постоялец! — и бросилась ко мне на грудь.

— Как видите… Живой.

— Ну что же вы стоите, садитесь! Василий, неси вино, гостя угощать будем…

Вскоре сердобольная старушка Иляна угощала нас закусками, а дед Василий подливал в стаканы вино.

Ночевать я остался у старых моих знакомых. Рано утром, распростившись со стариками, я пошел на аэродром. Глубокие следы военных лет еще не стерлись. Но что меня больше всего поразило — это маки. Красные полевые маки. Во время нашего базирования здесь их не было. А теперь склон одного капонира покрылся сплошным алым ковром.

«Кровь наша цветами взошла», — подумалось мне.

Не удержался, сорвал один лепесток и положил в записную книжку…

Недавно перебирал я старые бумаги. И попался мне высушенный лепесток мака. Понятно, не красный уже, а бурый, с тоненькими жилками. Как увидел его — не выдержал. Сел на поезд и поехал в Бельцы.

Город заметно вырос. Он продвигался на север, поднимались фундаменты на пустыре между теми поселками, которые назывались просто Северный и Западный. Покосившийся домик Василия, в котором я отдыхал в свободное между боями время, снесли, и старики переселились в благоустроенную квартиру.

Мы идем по местам, где когда-то бушевала война, где было летное поле нашего фронтового аэродрома. Все здесь ново, неузнаваемо. Остался только осевший капонир. А на месте макового поля выросли корпуса новых домов. Светлые здания вытесняли домики хуторка. В нем размещался лазарет, где я лежал раненый после неудачной посадки на летное поле, обработанное фашистскими самолетами. Того дома, где располагался лазарет, уже не было: его снесли, он мешал стройке…