В бой роковой... - [85]

— Поначалу действительно в голове не укладывалось, — включился в разговор Пластинин, — как убедить иностранных солдат, которым буржуазная пропаганда твердила: большевики и немцы — одно и то же? Если бы не Ленин, может, и не додумались бы...

— Верно, Никандр Федорович, — подхватил Кузьмин. — Ведь именно Ленин показал, что рабочая солидарность не ограничивается словесным выражением симпатий и дружбы. Рабочее сочувствие — это единомыслие плюс активная деятельность. Во время нападения Антанты на Страну Советов благодаря ленинским письмам рабочие всех стран думали, чувствовали и действовали одинаково. На опыте нашей борьбы Владимир Ильич раскрыл могучую силу рабочей солидарности, показав, что не зря на знамени коммунизма горит призыв Маркса и Энгельса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Кузьмин продолжил свою мысль:

— В «Коммунистическом манифесте» Маркс и Энгельс бросили обвинение в адрес русского царизма, шедшего в авангарде душителей революции. А 70 лет спустя к России обращен взор всемирного пролетариата с надеждой и верой. Империалисты как огня боятся распространения наших идей. Еще задолго до интервенции Владимир Ильич указывал, что у них одна мысль: как бы искры революционного пожара не попали на их крыши. На днях, друзья, у меня была интересная беседа с Джоном Ридом.

— Что вы говорите?! Каким образом?! — воскликнул Пластинин. — Я познакомился с ним еще в Смольном. Перед штурмом Зимнего. Между прочим, о его книге «10 дней, которые потрясли мир» я узнал летом от пленных американцев. Рид говорил, что там, в Америке, вышло уже два издания.

— Значит, разрешают? — спросил Орехов.

— Нет. Автор как бы через проволочное заграждение пролезал...

Кузьмин рассказал, что полиция не раз изымала у Джона материалы, привезенные из России, но ему удалось вернуть их. А сколько препятствий с изданием пришлось преодолеть! Шесть раз, говорит, погромщики врывались в издательство, хотели отобрать рукопись. Недаром Рид посвятил книгу своему издателю Горацию Ливерайту, «едва не разорившемуся при печатании этой книги».

— Джон сейчас в восторге: предисловие для нового издания написал Ленин. Автор принял это как высшую награду. С воодушевлением готовит новую книгу о России. Расспрашивал меня о Восточном фронте, о том, как мы распространяли листовки на Севере. Говорил, что прогрессивные американцы тоже делают это самоотверженно.

Наступил 1920 год. Сергей Марухин готовился к переходу линии фронта. За полтора месяца он переправил ряд донесений. Есть о чем рассказать. Трудовой Архангельск расправляет плечи. Готовы к выступлению моряки и рабочие города, они ждут сигнала.

— Ну, Оля, жди меня с частями Красной Армии, — прощаясь говорил он жене. — Уже не агентом приду, а красноармейцем.

Трижды переходил он линию фронта и теперь даже не допускал мысли о провале. Только чистая случайность столкнула со знакомым купеческим отпрыском, шпионом и доносчиком. Его схватили. Жизнь Сергея, как и многих подпольщиков Архангельска, закончилась на Мхах.

Каратели свирепствовали, все еще надеясь на прочность своей обороны. Но телеграмма из-под Плесецкой лишила многих равновесия: в момент наступления большевиков восстал 3-й полк. Миллер долго размышлял над приказом по этому поводу, подбирал осторожные формулировки. «В доблестном 3-м Северном полку произошло несчастье, — писал он. — Под влиянием большевистской агитации и катившихся волной из нашего тыла на фронт преступной болтовни и политиканства подстрекаемые проникнувшими в полк большевистскими шпионами отдельные группы 3-го Северного полка 8 февраля начали мятеж...»

В конце приказа генерал не удержался от угрозы: «Не только мятеж, но малейшая попытка к предательству мною будут прекращены немедленно самыми решительными мерами».

Свой штаб он решил перенести в Мурманск. Командующим Архангельским участком фронта оставляли полковника Костанди.

Миллер вызвал контр-адмирала Иванова, тревожно спросил:

— Сумеем ли пробраться в Мурманск?

Тот ответил утвердительно: ледоколы мощные, вполне способны прорезать льды.

Но Миллер боялся не столько льдов, сколько народа. Уточнил:

— Надо обеспечить строжайшую тайну.

Однако практически соблюсти скрытность было невозможно. Ведь даже предупреждение командирам кораблей не поможет — матросы по сборам догадаются о предстоящем походе и неизвестно, как поведут себя. Главари контрреволюции не подозревали, что подпольщикам уже все известно. Писарь штаба Золотарев сумел передать Кате Петровой «исключительно важную новость», а та — брату Володе, и цепочка сразу протянулась дальше.

Собралась инициативная группа, взявшая на себя функции ревкома. Ее решения были короткими и точными: матросам — выйти из подчинения начальства, рабочим порта — отказаться от погрузки угля, рабочим заводов и трудящимся города — готовиться к восстанию.

Едва началась эвакуация, команды ледоколов «Канада» и «Сусанин» вышли из повиновения, а на «Чесме» матросы арестовали офицеров. Портовые рабочие так и не взялись за погрузку. Лишь с помощью солдат удалось снарядить два ледокола — «Минин» и «Русанов» и яхту «Ярославна». Но они не в состоянии были вместить весь штаб. Пришлось отказаться от многого. Даже пулеметы бросили у пристани. Из толпы, хлынувшей на набережную, неслись возмущенные крики, угрозы. Кто-то вдруг открыл стрельбу по ледоколам.