В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - [8]

Второй том — фантазия о том, сколь ужасен русский бунт, «бессмысленный и беспощадный», — устроили в провинциальном городке революцию, а вместо свободы получили кровавый террор и хаос.

«Вообще-то, — говорит теоретик, — от России скоро ничего не останется, вымрут все. А вместо русских заведутся на территории СССР огромные крысы. Метр душной и смышленые — куца русским до них!»

Третий том этим крысам и был посвящен. Попросил интеллигент свою теорию на Запад переправить, матушка согласилась. А теория — но дороге потерялась. Расстроился интеллигент. А я — нет.

Спросишь у такого теоретика: «Как жизнь в Тамбове? Чем там люди живут, чего желают?» А он в ответ фыркнет: «Не живу я в этом Мухосранске, только нахожусь. Я общаюсь исключительно с избранным кругом людей и работаю над своей теорией».

Лег пять назад наткнулся я в крупной английской газете на еще одну теорию такого тамбовского интеллигента — из Оксфорда. Знаете, что он там пишет? Русским всегда была свойственна тяга к секретности. А происходит это оттого, что секретность — старая практика Православной церкви. Посмотрите — во время богослужения православный священник большую часть службы проводит за закрытыми Царскими вратами, появится ненадолго, скажет, что надо, — и снова назад. От этого все и пошло — русские правители скрывают за секретностью свою некомпетентность.

Другая теория еще лучше: русские всегда будут нацией рабов, потому что в младенчестве их туго пеленают. Вот они и привыкают к скованному состоянию и проносят эту привычку через всю свою нелегкую жизнь!

Читает такую теорию в глянцевой обложке номенклатурщик на своей даче. Тяпнет рюмочку «Смирновской», икоркой отечественной закусит, секретаршу-комсомолку ущипнет и головой закивает: «Верно этот пишет — нация рабов! И без нас ей никак нельзя — разбалуется, анархию разведет, войны разные гражданские… Одна уже была — и хватит!»

Вообще-то тамбовский интеллигент может жить в Москве, Питере или Нью-Йорке. А просто интеллигент — в Тамбове. Если он просто своим делом занят и меняет мир вокруг себя по мере возможности. Но о них меньше слышно — они теории не изобретают, все больше практикой занимаются.

* * *

Дедушка в поле гранату нашел,

Поднял ее — к сельсовету пошел.

Взял да и бросил гранату в окно!

Дедушка старый — ему все равно…

Евгеньич рассказывает:

— В спецпсихбольницах не только сумасшедшие и диссиденты сидят. Туда вообще часто сажают людей за неординарные поступки. Например, во время очередной отсидки встречаю я мужичка. Вроде — нормальный, на диссидента тоже не похож. «За что?» — спрашиваю.

«Да, — говорит, — побили меня в милиции, я и осерчал. Взял ночью канистру с бензином и подпалил отделение! Получилось — удрал. Мне понравилось, я решил продолжать. Девять штук спалил, пока поймали!»

Отправлять старика под суд — значит признать, что парод чем-то недоволен, получается — «акт терроризма», скандал. Его — в психушку.

Вышел я из спецпсихбольницы, занялся диссидентским движением. Через некоторое время забирают меня снова. В психбольнице встречаю старою знакомого: «Неужели до сих пор сидишь?» — «Нет, — говорит, — выпускали. Но уж больно мне это дело с отделениями понравилось. Двадцать семь сжег, снова взяли».

Другой старик шутку почище устроил. Приходит он к председателю колхоза и просит материала — крышу починить, прохудилась. Тот отмахивается: «Много вас таких! Некогда…» Старик просил, просил, потом надоело ему. А в тех местах, где во время войны фронт проходил, на руках у населения немало оружия осталось — по огородам закопано. Старик выкатил из сарая пушку-сорокапятку, навел, поплевал на пальцы и первым же снарядом снес с сельсовета крышу. Не серди народ, председатель!

Еще один случай рассказал мне свидетель — человек из той деревни, где все и произошло, в начале шестидесятых.

Хрущев тогда кукурузой увлекся, ему все равно, что она в русской средней полосе не вызревает — сейте, и все туг! Кукуруза в полях гниет, под рожь и пшеницу посевных площадей не хватает, а зерно государству все равно сдавать надо. Забирали все вплоть до семенного.

Одному колхознику все это здорово надоело. Откопал он на огороде винтовку, пришел к председателю колхоза и спросил: «Какой калибр?» Тот отвечает, хотя и побледнел: «Семь шестьдесят два!» — «Правильно. Так вот, если снова все зерно сдашь, а мужикам не оставишь, первая нуля — твоя. Я пока в лесу буду, если наказ не выполнишь — навещу».

И ушел в лес. Делать там особенно нечего, мужик в соседний колхоз пошел, тот же номер повторил с тамошним председателем. Короче — обошел все колхозы района.

Через некоторое время в области всполошились — район поставок не сдаст. Председатели боятся, что если раздадут зерно колхозникам — попадут под суд, а сдадут государству — придет мужик с винтовкой.

Прислали спецгруппу КГБ, чтобы поймать партизана. Но лес — большой, а мужик — один. Долго ловили, пока дознались, к какой бабе в какой деревне он под вечер иногда наведывается. Там и схватили. Что дальше с ним было — история умалчивает.

Сам Евгеньич провел в спецпсихбольницах почти девять лет. Из них год — в одиночке. Занимался диссидентским движением, создавал независимый профсоюз. Пытался отстроить независимую печатную базу — изобретал множительную технику. Однажды создал портативное печатное устройство с валиком из презерватива. КГБ на обыске забрал. Ему говорят: «Делай снова!» Он отказывается: «Эту систему копировать уже неинтересно. Нужно новую придумать!»