В большой семье - [10]
Он сбегал на кухню и наскоро смыл грязь с лица и рук.
Когда Оська вернулся, на столе его уже ждала тарелка горячего супа. Няня всегда оставляла еду, чтобы он поел «после крыши».
Обжигаясь супом, Оська глаз не спускал с лица Викентьева.
Матвей Иванович сидел на диване, держа на коленях Димку. Оля прижалась к его плечу. Рядом с ней сидел Алик и задумчиво, широко раскрытыми глазами глядел перед собой.
— Вы знаете, дети, какой большой наш город, — говорил Матвей Иванович. — И вот кругом всего Ленинграда растут и растут укрепления. Глубокие рвы опоясывают город. Ни один немецкий танк не пролезет через них. Они так и называются, эти рвы — противотанковые. Роют их лопатами. А земля твердая, крепкая. Иной раз лопатой и не возьмешь.
— А чем же? — спросила Оля.
— Ломом, — сказал Алик.
— Верно, — кивнул Матвей Иванович. — Приходится разбивать ломом, а потом уже нагружать землю на носилки. Носилки тяжелые, покачиваются и руки вниз оттягивают. А руки-то ведь слабые у многих… Вытащат землю наверх и сваливают ее с носилок. Над рвом образуется высокий вал. От него ров еще глубже становится.
— А часто там над вами эти проклятые летают? — спросила няня.
— Случается. А как конец тревоге, так сразу все со дна рва поднимутся, землю немножко с одежды отряхнут — и за лопату! Нет, не пропустят ленинградцы врага, никогда не пропустят! — сказал он твердо. И, улыбнувшись, добавил с гордостью: — А я стал заправским окопником. Даже плечи мало болят.
На строительстве Матвей Иванович оставался долго. Но, приезжая в город, он сейчас же приходил к Хрусталевым и непременно что-нибудь приносил: то кусочки сахара, то сухарь. А сегодня, украдкой от Оли, он стал совать няне крупяные талоны.
Но Оля всё равно заметила.
— Не бери, нянечка, не бери! — закричала она.
— И то не возьму, — сказала няня. — Два аттестата у нас: Виктора Федоровича и Оськиной матери. Проживем. Приходи почаще, вот главная помощь, которая от тебя требуется.
Она старалась смотреть на Викентьева сердито, но против воли глаза ее выражали нежность и жалость.
— А похудел ты, Матвей Иваныч. Вовсе мешок с костями становишься. И как тебя на окопы послали?
— А меня и не посылали. Я сам поехал. И вы, Авдотья Семеновна, непохоже, чтобы на курорте побывали, — пошутил он.
Оська кончил есть, помолчал, мысленно переживая рассказ Викентьева, вздохнул и стал просить у няни пустые бутылки.
— Ну, нянечка! Ну, дайте! — говорил он быстро и умоляюще. — Дайте, нянечка! У них же оборонное значение! Я вам в следующую тревогу галоши помогу искать.
— Тьфу! Привязчивый какой! Никаких данных не признает. А с чем я за постным маслом пойду, если давать будут?
— Теперь постное не дают. Хлопковое. Его в кастрюльку взять можно. Беру, а?
— Хлопковое хлопковым и останется, — печально согласилась няня, старательно оскребая тощую морковку для супа.
— Ня-янечка! Вы же сами оборонного значения будете.
— Мели, Емеля! Все бутылки перетаскал. Не дам.
У Оськи опустились углы губ.
— Беда мне с этой старушкой! — сказал он с отчаянием в голосе.
— А я тоже все бутылки у мамы перетаскал, — тонким голосом сказал Алик. — Одну оставил…
Няня беспомощно взглянула на Викентьева.
Матвей Иванович рассмеялся и ласково похлопал по плечу Алика.
Глава вторая. Несокрушимая крепость
Зимой
Несокрушимой крепостью стоял Ленинград. Немцы забрасывали город бомбами, обстреливали из тяжелых орудий, душили блокадой, но взять не могли. В холодном и темном городе люди героически боролись за жизнь каждого человека и мужественно переносили все лишения. Одна мысль владела всеми: выстоять и прогнать врага!
Оська честно выполнял слово, данное Виктору Федоровичу, и помогал семье. Вид у него был очень неказистый. Один глаз — широкий, а другой узкий, подпертый опухшей щекой. Теплый платок обматывал шею, так как постоянно распухали железы. На лбу красовался пластырь, прикрывавший свежую ссадину.
Но этот вид Оськи вызывал не жалость, а уважение. Ведь все эти синяки и ссадины были следами атак на бревна и доски, походов на Кировские острова за сучьями, поисков в развалинах домов пищи для «пожирательницы» — так Оська прозвал железную печурку, стоявшую посреди бывшей детской, которую Оська называл «оазисом». Во всей квартире отапливали только эту комнату и все в ней жили.
Простуженным голосом Оська рассказывал, как он с другим мальчиком долго отдирали доску от вмерзшей в лед баржи на реке Ждановке и, отодрав, поделили пополам.
У няни пухли ноги. Оля была мала и слаба. Всю тяжелую работу делал Оська: выстаивал в очередях, таскал воду, распиливал одноручной пилой добытое топливо.
— Не иначе нам тебя судьба послала, — умиленно говорила няня. И добавляла с раскаянием: — А я-то тебе еще бутылку не дала…
— Ничего, нянечка, — отвечал Оська. — Вы не огорчайтесь. Я ведь ее тогда всё равно стащил.
— Ишь ты! — покачала головой Авдотья.
Каждые четыре-пять дней у Хрусталевых появлялся Алик. Он приходил за книгами.
Закутанный в пуховый платок поверх меховой шапки, в длинном тулупчике, в валенках, Алик был похож на девочку.
Оля распутывала на нем платок, расстегивала тулупчик и вынимала у него из-за пазухи книги, которые он взял в прошлый раз.
