В большом чуждом мире - [98]

Как-то вечером из ворот городского дома, принадлежащего Аменабару, выехали пятеро всадников. Галопом промчавшись через площадь, они поскакали дальше, за город. То были сам дон Альваро, его младший сын Хосе Гонсало и трое надсмотрщиков. Помещик вез сынка в Лиму учиться, а заодно собирался похлопотать о кандидатуре старшего сына, Оскара.

Когда наутро об этом узнали в городе, всадники уже миновали пуну Уарки, а быть может, и границу провинции. Корреа Сабала пришел к Росендо и сказал:

— Сбежали…

Хасинто Прието думал, что скоро его освободят, В воскресенье, узнав о бегстве врага, общинники обрадовались, а когда они рассказали о случившемся в деревне, доволен был даже сам Артемио Чауки.

Одного из городских узников звали Абсалон Киньес. Он был круглолиц, глаза его весело сверкали, толстые губы улыбались, волосы лежали аккуратно, а серый костюм сильно лоснился. Ботинки раздумывали, развалиться им или подождать; поля черной шляпы висели печально, словно крылья обессиленной птицы. Абсалон бывал в Косте и хвастался, что может провести кого угодно. Он никогда не унывал и, как все ловкие нарушители закона, любил рассказывать, за что сидит, чтобы порисоваться перед обычными преступниками. Особенно он поражал одного юного и неискушенного узника по имени Педро, обвинявшегося в краже коз. Все советовали парнишке держаться от Абсалопа подальше, чтобы не набраться от него дурного.

Как-то вечером Росендо услышал, что Киньес учит Педро уму-разуму:

— Ты помни: пока на песочек не помочишься, человеком не станешь. Это значит, надо у моря побывать. Я тоже был такой, как ты, дурак, пока туда не подался. Сперва я ходил в слугах у некоего Гонсалеса, таскал за ним чемодан. Сам он из Колумбии приехал и чего-чего в этом чемодане не привез! И бумаги, и краски, и образцы разных лекарств и товаров, он ведь был коммивояжером. А главное — в газетах у него была завернута машиночка. Знаешь, какая? Деньги делать. Только невзаправду, а для обману, но об этом речь впереди. Ездил мой хозяин как бы по делам, а я сзади с чемоданом. Взгляд у него был цепкий, он и примечал, кто клюнет, беседовал с ним, а потом и к делу переходил, все больше по. ночам. Ты знай, всякие эти дела ночью делаются. Днем никак не пройдет, а ночью — пожалуйста! Намажет краской свою машинку, засунет туда бумагу, покрутит ручку, и вылезает чек на пять фунтов. А кому поглупее просто настоящий чек покажет и говорит, что фальшивый. Он чаще настоящие вынимал, фальшивые очень уж бледные, их бы и слепой не принял. Да, Гонсалес умел убеждать, и еще взглянет посерьезней и губы скривит — мы, мол, с вами понимаем… «Другие чеки вышли плохо, бумага была толстая, а первый я напечатал на тонкой. — И прибавит: — Она дорогая, ее из Лимы выписывают». Жертва его задумается, а он чешет дальше: «У меня денег мало, я коммивояжер, еле свожу концы с концами, вот бы мне кто помог для начала… Например, вы. — Помолчит и еще прибавит, если с торговцем разговаривает: — Вы их понемногу пустите в вашей лавке, а не хотите — я других знаю. Главное, достать материал». И следит, как его собеседник на это откликнется. Тот спросит: «А сколько нужно?» Гонсалес прикинет и скажет: пятьсот солей, или триста, или двести, не меньше. И не больше тысячи, только один раз больше попросил. Потом он пообещает заказать бумагу, дает честное слово, сообщник вручает ему деньги, и все. Только он их и видел. Бывало, нам давали даже больше, чем мы хотели….

Педро несмело поинтересовался:

— А как же полиция?

— Какая еще полиция! Да, темный ты человек, неученый… Сообщник-то сам замешан и доносить не может. Он ведь тоже бы с нами сел. Так мы и ходили с маши-ночкой по разным городам. За месяц человека два обстригали… Однажды, правда, чуть не попались. Напоролись на богачей из Лукмы, а там народ боевой… Хотели сами полицию вызывать…

— Ну и молодцы вы! — воскликнул Педро, и в голосе его послышалось восхищение.

— Встретились мы в Трухильо, хозяин им представился и выпил с ними рюмку-другую. Потом один его приятель сказал им, как бы по секрету, что, мол, Гонсалес поможет неплохо заработать, и мы с ними подружились. Потом они дали нам две тысячи и стали ждать фальшивых денег. Но вскоре принялись торопить нас, и тогда Гонсалес попросил у них еще тысячу, а сам опять ничего не дал. Рассердившись, они пригрозили его убить и пришли к нам в гостиницу. Сбежать мы не успели. Повели они нас в какой-то дом, за город, печатать купюры, а Гонсалес по дороге и шепнул одному из наших: «Если до трех не вернусь, зови полицию». Чемодан у нас был битком набит: и машинка, и бумага, и бутылки с красками. Эти мерзавцы заперли дверь и навели на нас револьверы. Вижу, у хозяина руки дрожат. Я и сам испугался— дело плохо… Стал он вынимать из чемодана машинку, бумагу, чеки, бутылки с красками, и все так спокойно. Он хотел, чтоб они подольше не догадались, и тянул время. Молодец был, даром что еле грамотный. Вылил он в умывальник краску, кладет туда бумагу, вынимает, сушит, а те глядят, но револьверы не опускают. Потом он признался, что здорово струсил. Где же хорошие купюры-то взять? Однако план у хозяина был. Он работает и на часы посматривает. Подозвал одного, стал ему объяснять: «То да се, кончаем первую фазу». И вдруг — бабах! Пламя взвилось до потолка, и все кинулись к двери. Хозяин после разъяснил: упала искра от сигареты, которую тот торговец курил, какая жалость!.. Они не унялись — почему, мол, не сказал, что курить нельзя? А он смиренно их выслушал и попросил на материалы еще тысячу солей. Самый смышленый из торговцев сказал, что им сперва в другой город надо, а потом видно будет. В общем, отложили это дело. Взяли мы машинку и пошли. Попрощались, завернули за угол, а тут помощник идет. Сверили они часы, до трех оставалось пять минут. Мы вздохнули с облегчением и отправились пропустить глоточек.