В большом чуждом мире - [35]
Уже прошел праздник, Доротео успел забыть о происшествии, когда однажды в сумерки бандит появился в Руми, разыскивая приятеля. Сначала ему не хотели его выдавать, отговариваясь тем, что того нет дома, он урожай собирает, но как раз в этот момент Доротео вышел на улицу, и, завидев его, Дикарь поспешил ему навстречу. Они сердечно приветствовали друг друга, и общинники не верили своим глазам, видя, что и впрямь Доротео Киспе, добрый семьянин, прилежный и в молитве и в поле, подружился с мрачным, отчаянным разбойником, слава которого столь же черна, сколь и его облик. В самом деле, гость вошел за Киспе в его дом. Он приезжал еще, пока не выучил без единой ошибки молитву судии праведному. Совершенство было здесь весьма важно, поскольку стоило молящемуся запнуться, как молитва утрачивала всю или большую часть своей силы. Когда же читали хорошо, с верой и без ошибок, сила эта оказывалась столь велика, что богу волей-неволей приходилось ее услышать. Выучившись, Дикарь пожелал заплатить, но Доротео ответил, что за молитву денег не берут, и, если он хочет отблагодарить, пусть сделает подарок хозяйке. Облагодетельствованный Дикарь одарил не только хозяйку, но и золовку хозяина по имени Касьяна, и малышей. Он привез цветастые шелка, серьги, кольца, сласти. В конце концов страшный Дикарь стал регулярно приезжать в дом Доротео и оставался там па ночь. Золовка Доротео, женщина за тридцать, очень молчаливая и тихая, сама подавала ему на стол и стелила постель. Он спал под навесом, — преследуемые горцы отказываются спать в жилищах с одной дверью, и дом для них лишь тот, где дверей две. Глубокой ночью, когда мерцающие в безмолвии звезды всего крупнее, Касьяна приходила разделить эту постель. Гонимый мужчина и молчаливая женщина сливали свои жизни, ища и обретая друг друга.
Дикарь и Доротео быстро подружились. Они шутили, вместе смеялись, болтали о разных разностях. Как-то Киспе спросил у Дикаря, не рассказывал ли ему кто из друзей о неизвестном человеке с завязанным платком, о святом и о заветном слове.
— Нет, никто не рассказывал.
Доротео поведал, что, пробираясь однажды по отрогам, он наткнулся на незнакомца, обросшего, босого, в рваном сомбреро, в одних штанах и пончо на голос тело. Его почерневшее от солнца и непогоды лицо казалось и тупым и свирепым. Этот зверь в человеческом облике, ни слова не говоря, прицелился в него из ржавого карабина, и Доротео показал ему платок. Однако чудовище не отступало, требуя кошелек или жизнь, и карабин почти упирался дулом в грудь Доротео. Доротео вскрикнул: «Господь-спаситель!» Тупые глазки моргнули в минутном сомнении, но тут же расширились от ярости. Доротео понял свою ошибку и закричал: «Дикарь-спаситель!», пока зверь не успел выстрелить, и тот ушел, не проронив ни звука.
— Ну, этот и впрямь зверь зверем, — объяснил Дикарь. — С трудом два слова в день свяжет и ни о чем не рассказывает. Сандалий он не носит: не чувствует колючек и камней. Рубаха ему тоже не нужна: холод его не берет. Представь себе, он спит прямо на земле! Если ему случится лечь на простыню, он спать не может. Истинный зверь. Всего хуже, что он не понимает человеческого языка. Что увидит, тому и верит. Если его ударишь, он совсем сатанеет, уже убил двух своих товарищей. Зовут его Валенсио, а фамилии не знаю. Кажется, он и сам ее не знает…
Друзья посмеялись над Доротео и над тем, как он перепутал бога с Дикарем, отчего чуть жизни не лишился, а затем долго рассуждали о несчастном Валенсио.
— Вообще-то кое-что он понимает, — говорил Дикарь, — если объяснишь ему на примерах. Назовешь его ослом или зверем — прощайся с жизнью. Когда он поймет приказание, то исполнит его непременно. Он очень верный человек…
В ту ночь в крепких и нежных объятиях разбойника Касьяна неожиданно сказала:
— Валенсио мне брат…
Простыми словами, то и дело замолкая от нахлынувшего чувства, вполголоса, немного сбивчиво, она поведала ему свою историю,
Они сами, их отцы и отцы их отцов, были пастухами в поместье еще более крупном, чем Умай, по ту сторону города, в двух-трех днях пути, а может быть, и дальше. Поместью принадлежали высокогорные пустынные участки, и сестра ее, Валенсио и сама она родились среди этих гор, в каменной хижине или в открытом поле, и росли, наблюдая, как родители их пасут овец. Каждые десять, двенадцать или четырнадцать лун приезжал надсмотрщик с двумя-тремя индейцами, пересчитывал овец и привозил соли для скота и для их семьи. У отца было маленькое картофельное поле, и ели они лишь картошку с солью, а хранили ее в ямах, которые выкапывали на склонах. Если после подсчета оказывалось, что овец не хватает, потому что их задрала лиса или по какой другой причине, надсмотрщик заносил это в свою книжку, как долг. Даже если овец убивало молнией, все равно это считалось долгом, и отец задолжал очень сильно. Он работал год за годом, как и его предки, но так и не сумел рассчитаться, счет лишь возрастал. Даже в каменной хижине можно было жить не всегда. Надсмотрщик обычно говорил: «Переходите пасти туда, подальше, — чего кружиться на одном месте!» И им приходилось идти через пустынные перевалы и ночевать в пещерах или островерхих соломенных шалашах, похожих на грибы. Они привыкли в конце концов не чувствовать холода; по бедности они не могли купить одежду, и матери приходилось шить и ткать все самой. Их было пятеро, но им доставалось очень мало шерсти. В семье редко разговаривали, все знали свою работу и свою беду, а чужие, кроме надсмотрщика и счетчика, в горах почти никогда не появлялись. Только иногда в отдалении проходило стадо, а временами, нечасто, словно спасаясь от холода и одиночества, пуну пересекал галопом какой-нибудь всадник. Поневоле станешь молчаливым… Однажды случилось небывалое: вместе с какими-то людьми проехал мимо священник. Отец стал его звать, чтобы он окрестил детей. Священник зашел к ним вместе со своими спутниками, но еще прежде, чем они спешились, обнаружилось, что малышей уже нет. Они стыдливо убежали и спрятались среди камней, в какой-то лисьей норе. Их позвали, но они не захотели выйти и даже не ответили. Тогда священник помолился и прочитал молитву над камнями, в окружении спутников и смущенных родителей, а в заключение покропил святой водой и посыпал солью щели между камней. Чтобы овец не ели, надсмотрщик бил отца, — десять ударов за каждую пропавшую овцу. Когда недостача была велика, счет уже не вели и били сколько влезет… Но в иные годы картофеля не хватало — уродилось мало или сгнил, — и отец резал овцу, приговаривая: «Ладно, ради деток потерплю…» Они знали, когда должен прибыть надсмотрщик, — каждую луну отец откладывал по камешку в определенное место, и на десятом или четырнадцатом камне надсмотрщик появлялся. Если после подсчета овец получалась недостача, надсмотрщик бранился, разъяряясь и крича: «Молния, да? Гололед? Лисы? Сам их лопаешь, ворюга, да еще и лжешь! Иди-ка, иди сюда, расплачивайся». Он отвязывал кожаную плеть, которая всегда была прицеплена к задней луке седла, и ставил пастуха на колени. Здесь, на огромной высоте, с которой было видно все четыре стороны света, бич доставал при взмахе до неба, описывая дугу меж облаков или касаясь лазурных прогалин, и падал на плечи отца. При каждом ударе тот глухо стонал, а бывало, валился наземь без памяти. Спина превращалась в малиновое пятно с синими подтеками. Когда надсмотрщик уходил, мать лечила отца примочками из трав. Год за годом, из поколения в поколение, от отцов к сыновьям пастухи наследовали покорность, нищету, побои, нескончаемый долг. Бежать? Кто-то убежал в давние времена, но хозяин разыскивал беглеца, пока не нашел. Надо ли говорить о мучениях, которые он претерпел! Так, в беде и молчании, дичали пастухи, зная лишь голод да слезы. Умер отец, среди гор затерялась его могила. Мать ушла за ним. Как повелось, дети унаследовали долг. Однажды к ним поднялся надсмотрщик, но не пересчитывал овец, а забрал с собой Паулу, нынешнюю жену Доротео: помещичья дочь собиралась переехать в главный город провинции и нуждалась в служанке. Валенсио и Касьяна, совсем еще подростки, остались одни среди необозримой пуны. Но что было делать? К кому взывать о помощи? Кое-как перебивались, боролись против безжалостных скал и зловещего ветра на горных лугах, под жестокими ливнями. Когда подошел срок, в сопровождении трех индейцев снова появился надсмотрщик считать овец. Не хватало многих. Валенсио понял, что пришел его черед, и встал на колени, готовясь получить свое. Но что-то перевернулось вдруг в его груди, — должно быть, накапливавшееся столько лет страдание переполнило чашу. Валенсио выпрямился, дико закричал и замахнулся ножом, которым пастухи свежуют убитых грозою овец. Надсмотрщик был безоружен и не ожидал сопротивления; он бросился к лошади, вскочил в седло и пустился галопом вниз по склону. Его индейцы замерли, изумленно глядя на Валенсио. Пастух набросился на них с ножом, крича: «Подхалимы, рабы проклятые!» И они кинулись от него и под треск щебенки и стук сандалий кубарем скатились по склону. Валенсио стрелял в беглецов камнями из пращи. Потом он зарезал двух овец — одну из них они с Касьяной съели, а другую он спрятал в мешок, свернул в узел штаны на смену, плюшевое одеяло, под которым спал, и сказал: «Я ухожу. Они захотят со мной разделаться». Касьяна просила взять ее с собой, но он ответил, что сам не знает, куда идет.
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
«Стариною отзывается, любезный и благосклонный читатель, начинать рассказ замечаниями о погоде; но что ж делать? трудно без этого обойтись. Сами скажите, хороша ли будет картина, если обстановка фигур, ее составляющих, не указывает, к какому времени она относится? Вам бывает чрезвычайно-удобно продолжать чтение, когда вы с первых же строк узнаете, сияло ли солнце полным блеском, или завывал ветер, или тяжелыми каплями стучал в окна дождь. Впрочем, ни одно из этих трех обстоятельств не прилагается к настоящему случаю.
Питер Бернс под натиском холодной и расчетливой невесты разрабатывает потрясающий план похищения сыночка бывшей жены миллионера, но переходит дорогу настоящим гангстерам…
Творчество Василия Георгиевича Федорова (1895–1959) — уникальное явление в русской эмигрантской литературе. Федорову удалось по-своему передать трагикомедию эмиграции, ее быта и бытия, при всем том, что он не юморист. Трагикомический эффект достигается тем, что очень смешно повествуется о предметах и событиях сугубо серьезных. Юмор — характерная особенность стиля писателя тонкого, умного, изящного.Судьба Федорова сложилась так, что его творчество как бы выпало из истории литературы. Пришла пора вернуть произведения талантливого русского писателя читателю.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящее издание позволяет читателю в полной мере познакомиться с творчеством французского писателя Альфонса Доде. В его книгах можно выделить два главных направления: одно отличают юмор, ирония и яркость воображения; другому свойственна точность наблюдений, сближающая Доде с натуралистами. Хотя оба направления присутствуют во всех книгах Доде, его сочинения можно разделить на две группы. К первой группе относятся вдохновленные Провансом «Письма с моей мельницы» и «Тартарен из Тараскона» — самые оригинальные и известные его произведения.
Настоящее издание позволяет читателю в полной мере познакомиться с творчеством французского писателя Альфонса Доде. В его книгах можно выделить два главных направления: одно отличают юмор, ирония и яркость воображения; другому свойственна точность наблюдений, сближающая Доде с натуралистами. Хотя оба направления присутствуют во всех книгах Доде, его сочинения можно разделить на две группы. К первой группе относятся вдохновленные Провансом «Письма с моей мельницы» и «Тартарен из Тараскона» — самые оригинальные и известные его произведения.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.