В большом чуждом мире - [106]
Старик глотнул виски и не похвалил на сей раз. За ним выпили и репортеры. Калисто совсем развезло, и он чуть не плакал, думая о своей общине.
— Ну, все это прекрасно, дон Шеке, — сказал один из газетчиков, — но нас больше интересует то, что происходит сейчас. Расскажите-ка нам о забастовках…
— Ох, друзья, навидался я этих забастовок! Пришлось мне как-то съездить далеко, в Серро-де-Паско, и видел я там удивительную забастовку. На одном руднике просто кишели гринго — может, и сейчас их полно, а хозяйкой была миллионерша по фамилии Салиросас. Сама она жила в Лиме и вечно ходила по церквам. И вот, поверите ли, решила она поставить в руднике статую пресвятой девы. Привезли ее в поезде, переправили. Ничего не скажешь, красивая была статуя. А ребята, известно, женщин в рудник не пускают, примета есть, вот они и пресвятую деву не пустили. Хозяйка объясняет, что это все же не женщина, а они говорят — нет, женщина, и объявили забастовку. Спасибо, инженеры поставили алтарь у самого входа. Ничего забастовочка? Тамошние ребята куда суеверней наших, северных, хоть и мы тут хороши. Они верят в Муки, такого калеку-карлика, который убивает собак и спящих рудокопов. На самом-то деле это газ по низу стелется, и если ты ляжешь — задохнешься, а собака и без того низенькая. Я стал над ними смеяться, так они меня чуть не побили. Ну, сказал я, из-за какого-то карлика и драться не стоит, и вернулся к себе на север. Да, вам про забастовки рассказать… Я их видел штук двадцать, и редко когда рабочих не разбивали вчистую. Тут у нас прежде хозяева были здешние, а потом пришли эти Гофри, они вроде бы тоже из здешних, а люди говорили, они славяне, это уж я не знаю что. Потом еще был один наш, большой гад, потом компания какая-то, итальянцы и наши, и вот теперь — янки. Они тут понатыкали машин, и система у них своя, работа пошла лучше, а нам, рудокопам, еще хуже стало. Раньше рудокоп другой был, куда свободней. А теперь он в стаде, будто скот, и выгоды ему нет, все подорожало. Забастовка, да… Что ж, дело неплохое. Только гринго-то все равно сидят в своих домах, — вон в каких красивых, свету сколько! — и никогда им не узнать, как бедняку худо. Я и сам бастовал, даже главным был. Мы долго держались, дней двадцать — тридцать… У них-то деньги, а мы голодаем. Так и кончилась забастовка, да еще спасибо — войска не пришли, не постреляли людей…
Последние его слова заглушил громкий шопот: «Алемпарте!», «Вон идет!», «Он заступает в двенадцать». И в залу вошли какие-то люди в кожаных куртках.
— Первый — Алемпарте, — сказал Альберто, — генеральный секретарь здешнего профсоюза.
Алемпарте — молодой, но уже грузный — снял шляпу, обнажив стриженую голову, и сел со своими спутниками к столику. Народ заволновался. Одни подходили к нему, другие кричали: «Привет, Алемпарте!» Беседы и игры прекратились.
— Как дела? — спросил кто-то.
Алемпарте отложил бутерброд с мясом и сказал:
— Мы дали им сроку до десяти. Но Стэнли отвечать нам не стал, а вызвал подкрепление. Сейчас прибыли еще пятьдесят жандармов. Я спрашивал, ответа нет. Уже первый час, больше ждать нечего. Значит, завтра в шестичасовую смену никто на работу не выходит.
— Да здравствует забастовка!
— Ура-аа!
— Да здравствует Алемпарте!
— Ура-а-а!
И все заговорили о требованиях и о забастовке.
— А чего они требуют? — спросил Калисто.
— Много чего, — сказал Альберто. — И защитные маски для тех, кто работает у печи, а то они легкими болеют, и непромокаемые сапоги для тех, кто работает в воде, и повышения зарплаты хотя бы на полтора соля, ведь один соль — ерунда, мы тут кругом в долгу и все больше в долг залезаем. И еще мы требуем бараков посвободней, сам видел, спим чуть не друг на друге. И чтобы леса укрепили, несчастных случаев много. А самое главное, черт бы их побрал, дела наши разбираются далеко, в столице департамента. Чего там только не творится!.. И не думай, это все наши, не гринго. Наши адвокаты всегда за хозяев против бедных. А гринго и рады, чем им плохо? Компания всегда дело выиграет, нам слезы, а ей смех. Пока дотащишься, сколько истратишь, а толку все равно нет. Вот мы и требуем, чтобы дела разбирались здесь, в городе…
Калисто, раззадоренный спиртным и общей атмосферой, заверил друга, что хоть он и новичок, а забастовку поддержит, ибо знает по опыту, что такое суд, и, если они связались с судами, добра ждать нечего. Альберто радостно пожал ему руку. Они заплатили немалую сумму и пошли спать. Народ в зале волновался по-прежнему. Спокойней всех был Алемпарте, мирно беседовавший с газетчиками. Калисто сказал об этом другу, и тот ответил:
— Он человек выдержанный. Хотел бы я таким стать… Ему тридцать пять лет, на руднике он с восемнадцати, начинал простым рудокопом, читать почти что не умел. Учился он по ночам и вот выучился. Теперь десятник, с инженерами на равных разговаривает. И не это важно, выдвигаются многие, а главное — он не забыл, как сам был рудокопом, и не обижает никого, наоборот, всех защищает. Мы его любим, секретарем выбрали…
Дул холодный ветер, и Альберто закашлялся
— Ах ты, печи проклятые! Не дадут этих масок — помру, как бедняга Кавас…
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Набережная Волги кишела крючниками — одни курили, другие играли в орлянку, третьи, развалясь на булыжинах, дремали. Был обеденный роздых. В это время мостки разгружаемых пароходов обыкновенно пустели, а жара до того усиливалась, что казалось, вот-вот солнце высосет всю воду великой реки, и трехэтажные пароходы останутся на мели, как неуклюжие вымершие чудовища…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повести и рассказы разных лет: • Атаман (пов.
«Свирель» — лирический рассказ Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939), поэта, прозаика, публициста эпохи Серебряного века русской литературы. Его активная деятельность пришлась на годы расцвета символизма — поэтического направления, построенного на иносказаниях. Чулков был известной персоной в кругах символистов, имел близкое знакомство с А.С.Блоком. Плод его философской мысли — теория «мистического анархизма» о внутренней свободе личности от любых форм контроля. Гимназисту Косте уже тринадцать. Он оказывается на раздорожье между детством и юностью, но главное — ощущает в себе непреодолимые мужские чувства.
Перед Долли Фостер встал тяжёлый выбор. Ведь за ней ухаживают двое молодых людей, но она не может выбрать, за кого из них выйти замуж. Долли решает узнать, кто же её по-настоящему любит. В этом ей должна помочь обычная ветка шиповника.
На что только не пойдёшь ради собственной рекламы. Ведь если твоё имя напечатают в газетах, то переманить пациентов у своих менее достойных коллег не составит труда. И если не помогают испытанные доселе верные средства, то остаётся лишь одно — уговорить своего друга изобразить утопленника, чудом воскресшего благодаря стараниям никому дотоле неизвестного доктора Томаса Краббе.
Франсиско Эррера Веладо рассказывает о Сальвадоре 20-х годов, о тех днях, когда в стране еще не наступило «черное тридцатилетие» военно-фашистских диктатур. Рассказы старого поэта и прозаика подкупают пронизывающей их любовью к простому человеку, удивительно тонким юмором, непринужденностью изложения. В жанровых картинках, написанных явно с натуры и насыщенных подлинной народностью, видный сальвадорский писатель сумел красочно передать своеобразие жизни и быта своих соотечественников. Ю. Дашкевич.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.