В бобровом краю - [6]

Вдруг одна из галок рванулась кверху, взмахнув крыльями, и оказалась где-то около середины трубы. Тут она попробовала удержаться на кирпичной стене трубы с помощью лап, но не за что было уцепиться, а крылья ее тоже не могли удержать, и птица, царапая кирпичи когтями, с шумом обрушилась вниз на своих собратьев. Сажей мне забило глаза и нос.

«Клюв с желтизной! Выходит, это не взрослая галка», — вот что я успел подумать, пока чихал и протирал глаза. И тут, в трубе, гнездо. Сейчас птенцы подросли, им вылетать надо, а труба не пускает! Родители, конечно, подняли невообразимый шум, созвав всех своих соседей, но ведь сами виноваты, что выбрали под гнездовье трубу, которая оказалась настоящей ловушкой! Галчатам без помощи оттуда ни за что не выбраться!

А взрослые галки, как видно, легко опускаются в трубу и свободно вылетают из нее.

Что же теперь предпринять? Рукой до галчат не достать. А может, саком их поднять? Но его у меня нет. Корзиной? Она широка, не влезет в трубу. А если палкой? Ага! К ее концу привязать авоську!

Забыв про гомонящих надо мной галок, я скатился кубарем с крыши и кинулся к поленницам, где сразу же отыскал подходящую палку. Затем забежал на кухню, сдернул с гвоздя на стене авоську и выбежал во двор.

Две минуты — и я снова у трубы. К палке привязана авоська, я машу ею, и птицы надо мной вьются и голосят сильнее. Опустил палку в трубу и авоську затолкнул между галчатами. И мой расчет оправдался. Один галчонок запутался лапками в сетке, и я быстро вытянул его из трубы. И этот желторотик ущипнул меня клювом за палец, пока я отцеплял его от авоськи, так больно, что я выронил его на крышу.

Шлепнувшись, он, однако, вскочил быстро на лапы и бочком-бочком, вприпрыжку стал удирать от меня по крыше.

Остальных пятерых птенцов я вытянул из трубы без помех. Когда по железу крыши неуклюже поскакал последний, в небе надо мной наступила тишина. Все птицы разлетелись.

Внизу же, по длинной крыше склада, все дальше и дальше уходили… восемь галок!

Хатка

Однажды весной я решил отправиться в лес с фотоаппаратом. Но не в любой лес, а в такой, который бы затопляли вешние воды. В нем зверюшек можно встретить и, конечно, найдется, кого фотографировать, а кого надо и спасать.

Добирался я до такого леса целый день. Сначала железной дорогой, затем катером по весенней реке и только поздним вечером оказался в охотничьем хозяйстве.

Для егеря Михалыча и его жены Марии Терентьевны я свалился как снег на голову, но меня встретили приветливо и тотчас уложили спать на теплой русской печи. Утомленный, я крепко заснул, а утром вскочил на ноги… от тишины. В избе никого не было, тикали на стене ходики и светло было от солнца.

Я заметил на столе приготовленный завтрак. Сполоснув лицо холодной водой из умывальника, быстро покончил с завтраком. С улицы доносились негромкие голоса. Я вышел из избы.

Возле сарая горел костер и лежала перевернутая лодка. Михалыч и Мария Терентьевна стояли у огня, наблюдая, как греется в ведре смола.

— Как спалось? — спросил меня после взаимных приветствий Михалыч и, увидев на моем боку «Зенит», усмехнулся. — Никак уже готов к съемке? Ну что ж, с лодкой сейчас управлюсь и — в лес.

И Михалыч, отодвинув ведро от костра, взял в руки большую мочальную кисть. Сунув ее в смолу, он вытащил кисть и ляпнул ею о днище лодки.

Я огляделся. Вчера, в вечерней темноте, невозможно было ничего понять, а сейчас, при ярком солнце, я сразу заметил, что изба, бревенчатый сарай, огород егеря — это всего лишь островок среди огромного лесного половодья. Слева от избы за стволами берез мутная желтоватая вода неслась настоящей рекой, тогда как с противоположной стороны, за огородом, ближние вязы и березы отражались в воде, как в зеркале, и казалось, что у дерева две голые кроны: одна растет вверх, а другая вниз. Вода была тут стоячая, хотя, возможно, незаметно продолжала прибывать. Я спросил об этом егеря.

— Прибывает, конечно, — ответил Михалыч. — Вот только до каких пределов?

— Мы, поди-ка, здесь двадцать лет живем, — включилась в разговор Мария Терентьевна. — Привыкли. Каждый год паводок. Раз водой затопило почти весь огород. Буренку с полмесяца из сарая не выводили. А вот как ноне будет… снегу, вишь ли, в лесах много.

— Снег еще кое-где в тенях лежит, — подтвердил Михалыч, бросая кисть на землю. Передохнув, он достал из кармана сигареты и закурил. — А может, снега, как говорится, измором уйдут? Было ведь так в позапрошлом году, когда весна стояла прохладная! Ну что ж, — заключил он, — дело сделано, пожалуй, поплывем в лес. Ну, а вначале навестим бобров. Сейчас время их проведать. Как переносят они паводок?

Вскоре мы с егерем сидели в лодке, которую он именовал «ботничком». Я на веслах, он на корме с правилом. Ботничок двигался легко, но был верткий, и я, с непривычки, греб очень напряженно, думая только о том, чтобы ненароком не опрокинуться. Однако Михалыч сказал, что ботничок сделан его руками и не подведет.

— Тебе кого надо снять-то? — спросил меня Михалыч, весело щурясь от яркого солнца и водяных бликов, и добавил: — Какой день сегодня! На редкость! Бобров, конечно, днем не увидишь. Сделаем вот как: от бобровых нор свернем к бугоркам. На них кого-нибудь вода все равно настигнет. Зайца, лису, а может, и енот попадет впросак. Лоси, тоже бывает, плавают с острова на остров…