В битвах под водой - [6]

Осунувшееся лицо, потускневший взгляд и озабоченный вид Рождественского говорили о том, что дело здесь не только в усталости от подъема по неудобному трапу.

— Вы чем-то очень озабочены, Алексей Васильевич, — заметил я.

— Как же, как же, товарищ… старший лейтенант. Война ведь началась… да какая война! С каким врагом! Не могу быть спокойным…

— Враг как враг, Алексей Васильевич, фашистская Германия, — вмешался в разговор вошедший в это время в отсек Иван Акимович.

— В том-то и дело, что Германия. — Рождественский повернулся в сторону Станкеева. — Будь это другая страна, мы могли бы победить…

— Здра-а-вствуйте! — протянул Иван Акимович. — А Германию, вы думаете, мы не победим?

— Да… откровенно говоря… трудно будет, очень трудно, если даже и победим.

Все переглянулись. Вахтенный матрос прыснул, но, встретив суровый взгляд дежурного, подавил смех.

— Да, будет трудно, но мы победим! Непременно победим, Алексей Васильевич! Это точно! И не надо опускать голову. Я всегда считал вас оптимистом.

— Эх, милый мой, трусливый оптимист хуже любого пессимиста…

— А вы что — считаете себя трусом, так? — смеясь, бросил Станкеев.

— Да, я, пожалуй, скорее труслив, чем… храбр.

— Напрасно вы поддаетесь панике, Алексей Васильевич. — Иван Акимович нахмурил брови. — Я бы постеснялся на вашем месте. Все уважают вас за ваш честный труд, любовь к детям и усердие в работе, а вы… вот… извините меня, распустили нюня… Конечно, нам всем предстоят большие испытания, но разве это значит, что мы должны опустить руки?

В отсек вошел Ефим Ефимович. Ему кто-то сказал, что на корабле Рождественский.

— А-а, Леша! Ты что это в такую поздноту? Тебе бы сейчас в самую пору тетради проверять…

— Нет, Ефим, тетради летом не проверяют… а потом — сейчас… война, не до того…

— Ну что ж, что война? Не перестанут же дети наши учиться, а учителя учить!.. Да ты что, струсил, что ли, на тебе лица нет!

— Ты прав, Ефим Ефимович, он-таки струсил, — как бы подытожил Иван Акимович и вышел из отсека.

— Ефим, я решил забрать своих домочадцев и сегодня же ночью ехать к себе в деревню. Здесь я уже не нужен. Здесь будет горячо, а я уже стар стал, не годен для войны. В деревне спокойнее… Я пришел проститься с тобой и попросить немного денег, в дороге потребуется много…

— Ты что? С ума сошел? — Метелев не верил своим ушам. — Зачем же ты поедешь на запад «к себе в деревню»? Если хочешь бежать, беги на восток. Вот детей и женщин эвакуируют, и поезжай с ними в безопасные места… И денег особо больших не надо будет…

— Нет, нет, нет! Я решил ехать домой, к родственникам. Умирать — так вместе… у меня там дети, внуки…

— Зачем же умирать?.. Мы победим!

Никакие аргументы не помогли. Нам не удалось убедить Рождественского не ехать к себе в деревню, которая находилась где-то за тысячи километров от Севастополя, в Западной Белоруссии.

Ефим Метелев долго возмущался малодушием своего соседа по квартире, уговаривал и ругал его последними словами, но, видя, что тот стоит на своем, в конце концов смягчился и даже дал ему на дорогу денег. Рождественский на прощанье обнял и расцеловал Метелева и, пожав руку всем остальным в отсеке, стал взбираться по крутому трапу.

— Хороший человек, но… мещанским душком от него отдает… Нет опыта борьбы, — заключил Ефим Ефимович.

— А, по-моему, он просто струсил! — возразил вахтенный центрального поста.

— Ты не прав, моряк! — Метелев искоса посмотрел на матроса. — Так презрительно нельзя к нему относиться. Он только год как в Советском Союзе. А до этого жил в буржуазной стране. Там его пичкали пропагандой о германской военной мощи… Он сам это рассказывал и понимает, но… видать, неожиданность его настолько ошеломила, что он не может положиться на разум…

Метелев был прав. В период, предшествовавший второй мировой войне, в буржуазных странах появилось множество книг, написанных участниками первой мировой войны, в том числе германскими милитаристами различных рангов и положений. Тенденциозно освещая события, авторы этих книг всячески превозносили германские победы и искажали причины поражения Германии. Расчет был на то, чтобы у читателей сложилось впечатление о случайном характере поражения Германии в первой мировой войне и о наличии у прусской военщины какой-то магической силы побеждать. И не один скромный старик Рождественский был жертвой такой умелой вражеской пропаганды.

Я вышел из центрального поста и направился в кормовую часть корабля. Метелев последовал за мной. Он, видимо, был расстроен разговором с Рождественским и молчал. В дизельном отсеке шла сборка машин. Детали были разбросаны по всему помещению, и казалось, что из них вообще ничего нельзя собрать.

— Что-то не верится, Ефим Ефимович, что вы уложитесь в сроки, — начал я.

— Ты, Ярослав Константинович, за рабочий класс не беспокойся! — обиделся Метелев. — Мы уложимся… Ты, лучше займись своими моряками. Мне кажется, скорее вы не уложитесь, чем мы…

— А что? — насторожился я. — Вам кажется, что мы плохо занимаемся?

— Нет, вы хорошо занимаетесь, но… мне кажется, что вы слишком много внимания и времени уделяете азам. Так учили, когда я был матросом. А сейчас нужно учить по-другому… Надо избегать стандартных приемов, отрабатывать больше сложных задач, чтобы… люди научились не теряться в трудных условиях, не боялись своих механизмов…