В Бездне - [23]

И мыслью тяжкой шепчет у виска,

Что мне былого якобы не жалко.

Ещё как жалко! Средь духовных царств

Я заплутал, увы, вполне серьёзно.

И моё сердце превратилось в кварц,

И жизнь моя переродилась в фарс!

Что невозможным было, то возможно!

И, содрогаясь и давясь слезой,

Я променял святыню на банальность,

И всё, что ныне, — словно не со мной,

А то, что было, — словно бы реальность…

2

Когда расстались мы

В молчаньи и слезах,

Убитые мечты

В сердцах разбили в прах.

И в холоде лица,

И в бледности щеки

Постиг я до конца

Всю глубину тоски.

И поцелуй росы,

Что в предрассветный час,

Предупрежденьем был,

Что чувствую сейчас.

Как от стальной косы,

Опали клятв листы.

Не пало на весы

Последнее «прости».

И в имени твоём

Уже намёка нет

На то, что мы вдвоём

Прожили много лет,

На то, как я рыдал

И как рыдала ты,

Похоронив в подвал

Убитые мечты.

Запретная любовь

Закончилась тоской.

И лучше больше вновь

Не видеться с тобой.

Лишь через много лет,

Отбросив стыд и страх,

Послать тебе привет

В молчаньи и слезах.

Больше не было его ласковой и кроткой Эльзы. Не было милой и доброй матушки. Украли инопланетяне, бесы — думайте что хотите. Да, именно инопланетяне! Украли и подменили, всё, нет её больше. Герберт любил собственную фантазию и теперь горько её оплакивал.

Полями в звонкой рани, как побледнеют тучи,

Уйти мне будет проще. Ты ждёшь давно меня.

Промчусь я через рощи, взлечу я через кручи,

О, как разлука ранит! Не вытерпеть ни дня.

Но тяжким думам тесно от ноющей разлуки.

Не слышно мне ни звука, и некому помочь.

Мой путь — сплошная мука. Согбенный, скрестив руки,

Бреду в край неизвестный, и день мне стал как ночь.

Меж звёздными мирами читаю твоё имя,

И парус не белеет над бездной грозовой.

Не встречусь я губами с ресницами твоими,

А положу фиалки на камень гробовой.

ШУТ, МАТЬ ТЕРЕЗА И КУ-СЮ

Во всякой истории, даже самой грустной и непоправимой, нужен какой-никакой шут, как у короля Лира. Чтобы таскаться за ним и протяжно канючить: «Дя-я-я-я-я-денька, дя-я-я-я-я-денька, войди в разум! Никакой ты не король, а дурак! Лучше быть королём дураков, чем королём-дураком!». Цитата, конечно, не точная, но сейчас не до цитат. Лир не был жертвой, он донимал своих дочерей по полной программе. Гостил у каждой по месяцу со свитой из ста дебоширивших рыцарей, которые обижали местную прислугу; самодурствовал и требовал к себе полного почтения, немедленного исполнения любых взбалмошностей, хотя реальную власть отдал дочерям. Хотя мало кто обращает на это внимание, но Шекспир правдиво описал характерные черты многих родителей. Так, родители Эльзы, например, были чистой воды короли лиры с заламыванием рук и призыванием бури дуть во всю буйную дурь.

Герберт не был королём Лиром ни в какой степени. Да, его безусловно все предали, но всё-таки король был взбалмошным негодяем, а Герберт, может, и взбалмошный, может, по мнению Эльзы, и негодяй, но по-другому. Лир был нелиричный, а Герберт — лиричный и поэтому не Лир. Вот такая несправедливость иногда случается даже с самыми трагическими героями. Герберт ведь и сам был шут ещё тот. Как сказала одна прихожанка, он хоть и внешне вполне смахивал на классического попа с богато украшенным бородой ликом, но взгляд у него, дескать, был слишком живой, шутки вольными, а где свобода высказываний, там и когнитивный диссонанс в полной мере. Всё это усугубляло неуважительное отношение к авторитетам, которое Герберт с трудом скрывал, хотя оно и весьма выпячивало.

По закону жанра земного спектакля главный герой не мог быть сам себе шутом, и поэтому наш ласковый и, несомненно, полный любви к нам Громовержец, хоть и с сомнительным театральным вкусом, подыскал слишком живому священнику шута от души — как говорится, не обидел, отвалил в полной мере, чтобы мало не показалось!

Злого шута звали Савий. Он появился в доме Адлеров, как водится, внезапно. Будучи профессиональным, идейным бездомным, он тёрся возле протестантской церкви и порядочно замучил служителей. А наш батюшка, славившийся широтой религиозной и прочей терпимости, принял его даже от протестантов, не побрезговал. Ведь прочие православные убеждены, что другие деноминации никакие им не братья во Христе: как говорится, чёрт им — брат во Христе! Правильно веровать нужно, без всякий зыбких, скользких ересей.

Савий явился на велосипеде, балансируя, как эквилибрист, огромным тюком на спине, где шатко покоился весь его многообразный скарб, включая палатку. Савий селиться у Адлеров не пожелал, а разбил лагерь на лужайке перед домом. Питался отдельно, исключительно здоровым образом, а в дом наведывался по хозяйственным нуждам и позадирать домочадцев.

— Батянечка, — придурочно обращался он к Герберту, — в вашем притоне, простите, приюте побольше бы девчонок. А то у вас только всякая нелюдь кишит. Никакого удовольствия! Я это не от сладострастия, а по-дружески рекомендую. Вы так себя, ваше преподобие, совсем от красоты и пригожести отучите. Хотя матушка скоро всё равно всех разгонит.

— Это почему? Так уж и разгонит? — Герберт смеялся над лжеюродивым. Ему казалось, что шут несёт бред, но ведь тот попал в точку. Разогнала, ещё как разогнала!

— Так виданное ли дело, батянечка, в дом всякую шваль тащить?! — кричал Савий, и кишащая вокруг шваль злобно огрызалась на такие неуважительные слова о ней.