В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - [26]

— Кто это?

— Женька Рубакин. Шесть пудов весу и злость как у тигры.

В стойле было двенадцать коней — несытые, но холеные. Вадиму приглянулся крутошеий гнедой со звездочкой на лбу.

— На Ястребе сам ездит, — перехватил его взгляд Руслан. — А для бригадира у нас вот этот умница — Карий.

Услышав свою кличку, мерин тряхнул тяжелой в завитках гривой, выгнул шею, и она атласно блеснула. Руслан зашел к нему в клеть, привычно пробежался рукой от холки к паху — мерин негромко заржал. Карий Вадиму понравился.

— Хороши коняшки? — спросил Руслан, сияя.

— Хороши!

— Живу — для них. Каб не кони — хоть головой в колодец. Выпить желаешь?

Вадим и рта открыть не успел, как Руслан уже выдернул из соломы под стропилиной бутылку.

— Прятать приходится… Баба у меня с выбрыком: и бутылки поколет, и еще фонарь под глаз навесит. Пей! У верной бабки беру, с первой рюмки ошеломляет.

Вадим улыбнулся еще в тот момент, когда Руслан выдернул эту бутылку из-под крыши, а теперь он смеялся.

— Погоди, Руслан! Не успел приехать и за дело взяться… Что подумают люди?

— А-а, брось! Ты — с дороги… Раскрути бутылку-то. Вадим не понял сначала ни запаха, ни вкуса и лишь после выдоха определил: пахнет вареной свеклой и керосином.

— Ну вот! — одобрил Руслан и тоже отхлебнул из горлышка. — Хороша, стерьва! Кровь подновляет. Теперь пошли в шорную, поговорим-покурим.

Руслан присел на хомут, еще раз отхлебнул и, морщась, спросил:

— Вадим Палч, ты меня мордовать будешь?

— Как это? — не понял Вадим.

— А как Тимофеич. Защучит в угол и надает. Без свидетелей…

— Да ты что! Этим не шутят.

— Во-во! И у нас никто не верит… А хошь послушать повесть о моем проживании на земле?

— Давай.

— Стало быть, так…

Уронив горестный взгляд в пол и изредка прикладываясь к бутылке, Руслан неторопливо повел свой рассказ. Говорил он ровно, как комар зудит. Под это свое зудение он и уснул.

3

Стук под окном… Кинул взгляд на часы — половина седьмого. С вечера загадал: хоть в выходной отосплюсь. Не вышло. Не подымаясь с постели, Вадим слушал, как под окном кто-то отстукивал палочками по барабану. Пока одевался, пока ходил по избе, все слышал этот перестук. А вышел во двор, и вот она отгадка: капель, с сосульки падая, лупит по дну опрокинутого ведра!

На карнизе, защурив глаза, подремывала кошка. Позади нее — на расстоянии прыжка — сидел здоровущий кот. Он хотя и прижмурил глаза, хотя и притворялся спящим, но кончик хвоста, извиваясь, выдавал в нем нетерпение. Чуть повыше кота и кошки голубь-сизарь, умильно воркуя, снимал соринки с присмиревшей подружки. Времечко! Бывало, в такие дни Вадим тянул ровесников на сухие проталины играть в лапту, солдатом по воскресным утрам готовился в увольнение. Куда же податься здесь? И на кой только шут растеряны по земле такие вот Зябловки? «Нет, не приживусь. Не приживусь!»

На всякий случай он пошел в конторку, надеясь, что кто-нибудь уже подкинул почту и можно будет полистать газеты. Почтальона в Зябловке не держали, газеты и письма привозил любой, кто за какой-нибудь надобностью оказывался на центральной усадьбе совхоза. В это утро газет еще не было, и Вадим так себе, без цели, без дела, присел за стол, принялся гонять костяшки на счетах: костяшка влево — костяшка вправо.

Разные у людей есть работы на этой грешной земле. В сельском хозяйстве есть должность — бригадир комплексной бригады. Страшного в этой должности ничего нет, просто надо привыкнуть: рано вставать с постели и поздно ложиться спать, уметь ладить с людьми и знать землю. Кое к чему Вадим уже привык: встает он в шесть утра, ложится в двенадцать. Утром с семи до половины восьмого он раздает в конторке наряд, днем следит за качеством работ, потом замеряет, кто сколько сделал, и записывает в учетный лист. И так изо дня в день, вот уже месяц. Но такое может растянуться и на полтора года, и на полтора десятка лет, и в этой смене дней и годов ничего не изменится. Кино не смотрел еще ни разу: негде показывать кино, нет клуба. Девчонку до крыльца не провожал ни одну: девчонок в хуторе тоже нет. Костяшка влево — костяшка вправо…

Так недолго и отупеть, запить, свихнуться. А не махнуть ли тебе, Вадим Павлович, куда-нибудь в другое село, где все налажено: клуб, телевизоры, девушки…

Бригадир комплексной бригады: рано вставать, поздно ложиться, знать землю, ладить с людьми… С людьми-то, Вадим Павлович, ты еще не того… Ведь случилось же на днях, случилось… И пусть она женщина лукавая, эта Пелагея Блажнова, — все равно кто-нибудь другой на твоем месте обошелся бы солиднее. А ты раскис, изнервничался, весь день ходил сам не свой…

Просили женщины: пусть, мол, Пелагея одна поработает, а то она все в артель втирается да лукавит: то вилы у нее неисправны, то вместо совковой лопаты принесла штыковую, то пятое, то десятое. И выходит, все работают, а Пелагея насаживает черенок на вилы или идет домой за другой лопатой и, конечно же, особенно не торопится… Вадим заставил Пелагею навозить в кузницу угля. Пелагея привезла ящик и, узнав, что бригадира вызвали на центральную, ушла домой. Шум из-за этого случился утром другого дня: в учетном листе на стене против фамилии Пелагеи обнаружили позорную цифру — сорок две копейки и стали смеяться.