В балканских ущельях - [62]

— Он живет далеко отсюда? — поинтересовался я.

— На соседней улице. Я его хорошо знаю. Четверть часа назад я был у него.

— Он сейчас занят?

— Да: сейчас к нему лучше не ходить.

— У него гости?

— Пока нет. Но он их ждет. Например, должен приехать Дезелим из Измилана, хозяин кофейни и кузнец-оружейник. Ты знаешь этого человека?

— Да, он тоже член братства.

— А когда ты с ним познакомился?

— Несколько дней назад я был у него дома.

— А брата его ты видел?

Он задавал эти вопросы с невинным видом и явно преследовал какую-то цель. Через некоторое время он заметил, что пора бы поехать посмотреть ярмарку, и тут же навязался мне в сопровождающие. Причем сделал это таким образом, что мне никак нельзя было отказываться. Хотя я бы с большим удовольствием поехал туда один, с Халефом.

Везде кипела жизнь, но с немецкой ярмаркой это, конечно, несравнимо. Молчаливый турок проходит по рядам торговцев, которые так же безмолвно сидят на своих тюках с товаром и не прикладывают никаких усилий, чтобы привлечь к нему покупателей. А если кто-то и подходит, то сделка протекает, как некое таинство, будто люди укрывают какие-то патентованные секреты.

Особое отличие — в полном отсутствии женщин. Кругом одни мужчины, и только изредка попадается на глаза круглая, как воздушный шар, палатка, из которой выглядывает блестящий черный глаз. Обычно женщины немусульман не допускаются на подобные действа и если и появляются здесь, то в каких-то закрытых для посторонних глаз помещениях. Каруселей и других развлечений здесь не бывает — Коран не допускает таких вольностей. Правда, здесь, похоже, было одно исключение — палатка с китайским театром теней, от которого турков было не оторвать. Здесь это называют карагез ойюн. Одни входили в эту палатку и выходили из нее с одинаково напряженными лицами, другие выбирались наружу с ухмылками во весь рот.

— Вы видели когда-нибудь карагез?

— Нет.

— Как так можно? Нет ничего красивее театра теней! Давайте пойдем!

Мест, конечно, не было, но с помощью локтей, которыми мне пришлось поработать весьма усердно, нам удалось пробраться к самой сцене. Все замерли в ожидании представления. Надо напомнить, что на Востоке пребывание в толпе — удовольствие не из приятных. Восточный человек обычно спит в одежде и меняет ее довольно редко. Об умывании и личной гигиене он редко когда имеет представление, поэтому неудивительно, что нам пришлось затыкать носы. Наконец прозвучал свисток и представление началось.

То, что я видел, было искусством в самом высоком смысле этого слова. Спектакль сопровождался сдержанным смехом — на Востоке вообще избегают громких звуков ликования. Насмотревшись, я хотел уже идти, но не мог пошевелить ни одним членом; пришлось терпеть, замерев в неподвижности, пока второй свисток не известил публику, что на четверть пиастра посмотрено уже достаточно.

Желе из человеческих тел пришло в движение и стало понемногу рассасываться. Выбравшись наружу, я перевел дыхание. Морская болезнь — легкое недомогание по сравнению с тем, что мы пережили.

— Пойдем еще на один сеанс? — предложил возница Халеф шутливо загородился от него рукой, а я вообще промолчал.

Во время нашей дальнейшей прогулки я заметил, что возница боится потерять нас из виду и всячески пытается помешать мне общаться с окружающими: я несколько раз заговаривал со встречными, но он тут же обрывал нас и пытался меня увести. Это навело меня на подозрение, что он преследует какую-то цель.

— Разве мы не пойдем к дому мейваджи Главы? — спросил я его.

— Нет, а зачем?

— Я хотел знать, где он живет. Ведь завтра мне идти к нему. Ты мне его покажешь?

— Покажу, покажу…

— Мейваджи — серб?

— Почему ты так решил?

— Потому что у него сербское имя.

— Нет, ты ошибся. Следуй за мной.

Через некоторое время он показал мне дом торговца фруктами. Это было уже, когда мы возвращались домой, в сумерках. Там мы узнали, что слуга поранился, и даже послали за врачом.

Возница пошел искать слугу, а я двинулся через двор в конюшню. Зайдя туда, я обнаружил лошадей без присмотра. Оско и Омара тоже не было. Ри повернул ко мне свою умную голову, мотнул ей в знак приветствия и заржал каким-то особенным образом, я раньше такого не слышал. Я обнял его за голову. Обычно после этого он клал ее мне на плечо и целовал в щеку — лошади тоже целуются, но сейчас он этого почему-то не сделал, продолжал ржать и был как-то необычно возбужден. Я осмотрел его. В конюшне было уже темно, но я заметил, что лошадь стоит только на одном заднем правом копыте.

Я поднял левое и осмотрел его. Ри дернул ногой, как будто ему причинили боль.

— Он хромает, — сказал Халеф. — Только этого нам не хватало. Где же он поранился?

— Это мы сейчас посмотрим. Давай отведем его во двор, пока еще светло.

Вороной действительно хромал, и даже очень сильно. Меня это чрезвычайно удивило, ведь раньше с ним такого не случалось. Откуда вдруг такой дефект?

Я провел рукой по его больной ноге сверху вниз. Нет, выше копыта боли не было. Значит, все дело в нем. Я поднял его еще раз и внимательно осмотрел, но не заметил ничего подозрительного. Тогда я стал ощупывать копыто кончиками пальцев, медленно и осторожно. И тут лошадь вздрогнула: я обнаружил под волосом крохотную припухлость, отвел шерсть и увидел… булавочную головку. Кто-то воткнул булавку в край копыта!