В Африку за обезьянами - [52]

Средиземное море встретило нас спокойно, но через несколько часов разыгралось волнение. Большие волны ударяли в борт парохода, порой захлестывая палубу. Клетки с обезьянами пришлось поднять на горловину трюма и крепить проволокой. Некоторые из моих питомцев плохо переносили качку, сидели со скучным видом, ничего не ели; очевидно, они были подвержены морской болезни, как и многие люди. К счастью, погода вскоре улучшилась. Море успокоилось, на его гладкой поверхности вблизи парохода появились стада резвящихся дельфинов. Завидя их, гелады судорожно цеплялись за сетку, испуганно покрикивали, им вторили павианы, оглашая пароход резкими сигналами опасности. Только мартышки, забившись в глубь клеток, молча сидели, прижавшись друг к другу.

Нередко радист сообщал капитану, что пароход такой-то передает о замеченной в таком-то месте мине. В Средиземном море все еще встречается немало плавающих мин — это последствия войны.

По пути мы встретили нашу китобойную флотилию во главе со «Славой», направляющуюся в Южное полушарие на промысел. Наш капитан оживился — эта встреча напомнила ему о тех временах, когда служил на китобойном судне «Алеут». — Любопытно, — говорил капитан, — что несколько лет я плавал на грузовом пароходе по тем местам, где водились киты, и ни разу их не видел. Но как только пересел на китобойный пароход, я не только видел ежедневно по нескольку штук китов, но и успешно охотился на них, и приходилось удивляться, как я их раньше не замечал.

Слушая капитана, я вспомнил, что, находясь в местах, где водятся кобры, удавы и леопарды, я тоже как-то мало и редко замечал их, очевидно, потому, что все мое внимание поглощали обезьяны.

Мы пересекли Средиземное море, прошли Эгейским морем мимо его многочисленных островов и, наконец, вошли в Дарданельский пролив. Местами он настолько узок, что на обоих берегах отлично видны люди и постройки.

Через Мраморное море, Дарданельский и Босфорский проливы мы шли в сопровождении турецкого лоцмана, маленького, худощавого человека, одетого в новую морскую форму, довольно хорошо объясняющегося по-русски. Когда-то он был капитаном парохода, плавал по Черному морю и бывал в наших портах. По внешности он был больше похож на грека, чем на турка. Я спросил: «Не грек ли вы?» — Он уклончиво ответил: «Все, кто живет в Турции, по национальности турки». Я невольно вспомнил рассказы Мушега, охотника из Аддис-Абебы, о том, как турки «разрешали» армянскую проблему.

Мы проходили Босфор перед заходом солнца, освещавшего последними лучами Стамбул с многочисленными мечетями; над которыми возвышалась Айя-София. Это великолепное здание было построено как христианский собор еще во времена Византии, когда Константинополь принадлежал грекам.

Солнце опускалось все ниже, и город медленно исчезал вдали, покрываясь вечерней мглой.

По выходе из Босфора в Черное море капитан взял прямой курс на Сухуми. Мне надо было торопиться с ловлей «свободных пассажиров», чтобы посадить их в клетки и приготовиться к разгрузке.

В ловле мартышек приняла участие почти вся команда. Мы изготовили и расставили примитивные ловушки повсюду: в подшкиперской, куда на ночь обезьяны прятались от холода, в каютах, куда они залезали, чтобы чем-нибудь поживиться. В машинном отделении одну мартышку поймали попросту за хвост. Только одна беглянка оказалась неуловимой, она не шла ни в какие ловушки и почти весь день проводила на мачте, спускаясь только, когда вблизи не было людей, чтобы подобрать корм, выпавший из клеток, или напиться, вытянув поилку из клетки. Она так и осталась на пароходе, и только из Новороссийска, куда он ушел, высадив нас в Сухуми, в питомник пришла телеграмма: «Зверь пойман, посажен на цепь». Посланный в Новороссийск сотрудник забрал «зверя» и благополучно доставил его в Сухуми.

Была уже осень. В Черном море моим пленникам стало холодно. Клетки с мартышками пришлось внести в подшкиперскую, а павианов и гелад снова покрыть брезентом. В тропиках он защищал обезьян от жгучего солнца, теперь ограждал их от резкого и холодного ветра.

На половине пути в Сухуми мы попали на перелетную дорогу перепелок. Уставшие птицы садились на пароход и забивались под брезент, покрывающий клетки. Но тут они попадали в руки обезьян, которые их ощипывали и убивали. Большинство обезьян не ело перепелок, только один свирепый павиан, получивший в свое время кличку «Ноздрев», и несколько мартышек с жадностью съедали пойманных птиц.

Поздно вечером 23 октября 1948 г. «справа по борту», как об этом объявил дежурный матрос, показались огни Сухуми.

Во время нашего длительного морского перехода мы нерегулярно читали газеты, получая их от случая к случаю со встречных пароходов. Слушая же радио, мы, повидимому, пропустили сообщение о пуске Сухумской гидроэлектростанции. Поэтому я не узнал города. Вместо обычных редко мерцающих огоньков, над Сухуми стояло зарево от сливающихся в огненное море ярких точек. Чуть ниже светлого края зарева мерцал Сухумский маяк.

Капитан отдавал команды, выравнивая курс парохода: «Право руля!» — «Есть право руля», — слышен ответ рулевого. «Так держать!» — «Есть так держать». Через час, показавшийся мне вечностью, пароход тихо причалил, ориентируясь на световые сигналы с пристани.