В аду Сталинграда. Кровавый кошмар Вермахта - [25]

Нет, он никогда не был злобным наци. Он даже участвовал в делах местного церковного прихода, что не нравилось НСДАП. В деревне люди обычно не задумываются о политике — если только она сама не влезет в ссору между соседями. Во всяком случае, теперь я знал, что и Руфь была протестанткой и религия не могла встать между нами.

В школе было тепло и уютно. Я избаловался на хорошей еде, которую в деревне тогда еще можно было найти. Я гулял с Руфью по красивым окрестностям, не для того, чтобы нагулять аппетит, а ради того, чтобы поцеловаться с ней или поговорить о пустяках. В гостиной мы редко бывали одни, даже если хотели.

Мать Руфи все время работала в примыкавшей к гостиной кухне и то и дело высовывала голову в дверь, чтобы о чем-то спросить или вставить свою реплику. Многочисленные комнаты на первом этаже, над большим залом, не отапливались. Так что у нас было немного возможностей оказаться друг с другом так близко, как нам хотелось. Приходилось остановиться на бесконечных поцелуях. Но нам и этого хватало, чтобы сблизиться насколько возможно, и мы говорили о помолвке и свадьбе. Это было как раз то, о чем я не мог не думать.

Ранняя женитьба положила бы конец моему вынужденному воздержанию. В те времена идеал в виде невесты-девственницы, которая выходит замуж за человека, способного ее содержать, был возможен экономически, лишь если муж успевал получить образование. Имея чин обер-лейтенанта, я соответствовал этому критерию — до определенной степени. Так что мужские добрачные упражнения приходилось отложить.

Руфь казалась мне привлекательной и прекрасной женщиной во всех отношениях, не только своими длинными темными волосами и приятной внешностью, но и ее нежной душой. Естественно, она встрепенулась, когда я произнес слово «помолвка». Когда отец Руфи вернулся в Викенродт на выходные, я попросил у него руки его дочери, довольно формально и зажато. У меня не было твердого представления, как себя вести в такой ситуации. Так что, следуя своей офицерской привычке, я взял быка за рога, чтобы покончить с неопределенностью.

Ответ отца был довольно неуклюжим: «Ну, что я на это скажу? Руфи едва исполнилось 19, она еще слишком молода. Я должен посоветоваться с женой. А что сама Руфь думает по этому поводу?» Мы еще поговорили о каких-то неважных вещах, а потом он позвал Руфь. Ее мать тоже сказала пару фраз. Руфь засмущалась и покраснела, но сказала ему простое и однозначное «да». На этом вопрос был решен. Мы устроили небольшое празднество в узком семейном кругу, хотя было трудно сделать что-то сверх того гостеприимства, которым я и так пользовался. Теперь я хотел как можно скорее добраться до дома, представить родителям свою невесту.

Я позвонил им и рассказал о помолвке и сказал, когда мы у них будем. Следующие несколько дней в доме Бёкелей пролетели как миг. Во всей округе выпал первый снег. Отец Руфи убедил сельского старосту отвезти молодую пару на станцию в Кирн на своей коляске. Это было романтичное путешествие по заснеженным лесам и долинам.

Поезд до Франкфурта был переполнен. Место было только в купе первого класса. Безо всякого смущения мы вошли и сели. Остальные пассажиры, должно быть, заметили, насколько мы любим друг друга. Начался старательно направляемый разговор, который Руфи совсем не понравился. К тому времени, как у нас стали проверять билеты, ей хотелось взять и исчезнуть. Кондуктор отпустил меня безнаказанным, а за ее билет первого класса пришлось доплачивать. До Франкфурта это было дорого. Там мы надеялись найти место в купе второго класса. Руфь чувствовала себя так, словно ее поймали на воровстве.

Во Франкфурте была долгая стоянка, которую я не хотел проводить в зале ожидания на станции. Помахав отпускными бумагами, я купил нам обед в большом отеле через дорогу от вокзала.

Потом, сидя в экспрессе, идущем из Франкфурта, я обнаружил, что наше купе — первого класса, пониженное до второго. Соответствующая табличка была довольно слабо приделана на сдвижную стеклянную дверь купе, так что я ее снял и сунул на полку для багажа. Теперь купе было только нашим, мало кто в те времена ездил первым классом. В поезде было мало народу, места хватало всем. Купе было нашим. Только на остановках, когда сходящие и севшие пассажиры ходили по коридору, мы вели себя прилично. Мы почти не видели пейзажа за окном. Поцелуи и объятия заставили время поездки пролететь незаметно.

В Геттингене нас встречала моя сестра. Ей за пару дней до того исполнилось 18, и я был потрясен тем, как она превратилась из младшей сестренки в женщину. Она была очень приветлива и даже держала в руках несколько цветов. Родителям понравился мой выбор, и они встретили нас тепло как никогда. В качестве меры предосторожности отец нанял детективное агентство разузнать о семье Бёкелей. Результаты его успокоили. Узнал я об этом уже позже, совершенно случайно. Может быть, родители хотели, чтобы я женился позже, из- за смутных времен, в которые мы жили, но они видели, как я был влюблен. Кроме этого, им понравилась Руфь.

Но теперь люди открыто стали говорить о превосходстве русских в искусстве зимней войны и о большом наступлении, которое замкнуло в окружении нашу армию в Сталинграде. Военные сводки по радио почти все были о Сталинграде. Я не мог в это поверить. Когда я уезжал, ситуация казалась устойчивой. Родители мои, однако, сомневались. Чему верить? Я не хотел, чтобы что-то омрачало время, проведенное с Руфью. Узнаю, что произошло, когда вернусь в Сталинград. Так что я не тратил времени на раздумья о войне — я жил сегодняшним днем и был более счастлив, чем когда-либо раньше. Объявления о помолвке, которые мы разослали, были написаны в самом традиционном стиле, но — по случаю ограничений военного времени — на мягкой газетной бумаге. Отец думал, что сначала помолвку должен одобрить мой командир полка. В общем, он был прав.