В аду говорят по-русски - [11]

Самое трудное в снайперском деле — ожидание. Нельзя позволить себе резких движений, даже лишний раз пошевелиться. Тело постепенно немеет, затекают ноги и руки, иногда начинает сводить мышцы. Ночи здесь влажные, и под утро вся одежда насквозь пропитывается влагой. Сырая земля забирает твое тепло, с каждой минутой становится все холоднее и холоднее, тело пробивает озноб. Ко всему прочему начинают заедать вши, от которых, кажется, я теперь до самой смерти никогда не избавлюсь. Словно чувствуя, что ты, наконец, беззащитен перед ними, они резвятся на тебе сильнее прежнего.

Важно уметь отстраниться, выкинуть из головы все переживания, не думать о неудобствах, а сосредоточиться на поставленной задаче. Каждый делает это по–своему. Кто–то углубляется в воспоминания, кто–то мысленно представляет место своей мечты, куда обязательно отправится после окончания войны. При этом важно не уйти в грезы, не потерять концентрацию и, самое главное, не уснуть. Последнее весьма не просто. Даже самому могучему организму тяжело противостоять постоянной усталости и отсутствию нормального сна, а темнота и абсолютная тишина довершают дело, убаюкивают, заставляют закрыть глаза хотя бы на секунду, и в тот же миг ты теряешь контроль за действительностью, уже не сознаешь, где явь, а где полудрема, и проваливаешься в мягкие объятия сна. Если на сладко похрапывающего снайпера наткнется собственный разведотряд, он лишь станет объектом колких насмешек сослуживцев, но если его застигнет враг, живым ему не уйти…

Забрезжил долгожданный рассвет. С вершин деревьев доносится щебетание птиц, в траве стрекочут кузнечики. Впечатление такое, будто совсем и нет войны. Меня беспокоит, что русский наводчик ночью тут так и не объявился. Будет жаль, если я ошибся в расчетах. Провалялся в сыром лесу несколько часов и уйду ни с чем. Пропустить русского я не мог. Пробраться сюда ночью или перед рассветом невидимой тенью, не издав ни звука, способны многие, но вот неслышно влезть на дерево в это время невозможно.

Поежившись, одним глазом разглядываю подступы к цели в половинку шестикратного «цейсовского» бинокля. Это дает мне возможность другим глазом держать под контролем окрестности. Если оба глаза приникли к биноклю, ты не видишь, что происходит вокруг тебя, не можешь быть полностью начеку, а полагаться только на слух по меньшей мере наивно.

Не стереть из памяти случай годовой давности, когда мы с напарником Вальзом отправились на охоту за советскими офицерами. Расположились в зарослях недалеко от русских окопов и залегли на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы в случае обнаружения одного другой мог оказать помощь или скрыться. Общались посредством заранее обговоренных сигналов.

Вальз наблюдал, а я держал палец на спуске. Поджидали удобного случая несколько часов. Стояла ранняя весна, прошел мелкий дождь, и мы вынуждены были лежать по шею в ледяной грязи. Вальз разглядывал русских в свой новехонький бинокль, предмет моей черной зависти. При обнаружении подходящей цели Вальз должен был жестами показать направление, а я произвести выстрел. Русский патруль появился неожиданно. Шестеро иванов в бурых шинелях вынырнули из деревьев за нашей спиной. Прильнувший к биноклю Вальз не видел, что в его направлении идут враги. Я попытался подать ему сигнал. Бесполезно. Он был слишком увлечен наблюдением за позициями противника.

Передо мной стоял выбор — стрелять и подвергнуть опасности нас обоих или понадеяться, что русские пройдут мимо Вальза, не приметив его. Я выбрал последнее, и это стоило Вальзу жизни. Иваны наскочили прямо на него и расстреляли в упор. Пытаться уложить всех шестерых было бессмысленно, они успели бы спрятаться и открыть ответный огонь. К тому же всполошились русские на позициях, и несколько человек бежало на выстрелы. Мне пришлось спешно уходить, оставив истерзанное пулями тело Вальза врагам. В тот день мне повезло, иваны так и не заметили меня.

Смерть Вальза я переживал мучительно. Он был отличным парнем и единственным человеком, с кем в этом аду я мог спокойно поговорить на любую тему. Мы понимали друг друга с полуслова. До сих пор виню себя в его смерти, и в том, что тогда смалодушничал. Теперь на работу я всегда выхожу в одиночку.

Глава 6

Светлеет, ветер разметал облака. День наступает ясный, солнечный, что совсем неплохо. Солнце встает у меня за спиной, и до полудня этот фактор будет играть мне на руку. Снова подношу к глазу половинку бинокля и вглядываюсь в просветы между ветвями деревьев. Время тянется чертовски медленно.

От долгого лежания тело затекло. Едва заметно меняю положение, попеременно напрягаю, а затем расслабляю мышцы. Меня начинает охватывать азарт, словно я участвую в игре, ставка в которой — жизнь. Я не мог ошибиться, здесь лучшее место для наблюдения за немецкими позициями. Уверен, что русский обязательно появится.

Стараюсь отвлечься, размышляя, как русский передает своим информацию. Наверняка он работает не через радиста, и тем более не тянет сюда телефонный провод. Все это слишком громоздко, создает лишний шум. Группа всегда более заметна, оставляет больше следов. Одному легче миновать засады и просочиться сквозь расставленные ловушки. Возможно, наводчик делает необходимые записи, а вернувшись, докладывает руководству. Но, скорее всего, с ним в паре работает связной, доставляющий сведения своим.