Узют-каны - [167]
Это было самым страшным сном в его жизни, но когда, проснувшись, увидел вырывающийся через отверстие свет, а затем коснулся головой уже до родства знакомой железяки, при ближайшем рассмотрении оказавшейся мотором, был вынужден признать: произошедшее с ним – такой же сон, как он – Ален Делон. Осторожно выглянув из дыры, увидел неподвижные короткие лапки лежащей на боку собаки, вьющихся над её хозяином мух и выдохнул:
– Цап-царап.
Попытался вспомнить, что произнёс – не получилось. Огляделся – «блестящих» не видно. Неприятно щипало в паху, и он был готов сбрить пальму с обезьянками за стакан если не пива, то воды. Поэтому выбрался из укрытия и осмотрелся ещё внимательнее: вдруг пришельцы притаились в засаде? Мёртвая, красочно разрисованная карусель с коняжками, машинками, деревянными самолётиками и единственным мотоциклом казалась нереальной, когда неподалёку лежит мертвец. Вовка не знал, что рядом с барабаном в ярких ромашках и васильках выглядит ещё более неуместно в грязных мокрых штанах, в забывшей, что была белой, футболке, взлохмаченный, небритый, весь в крови. Сделав пару неуверенных шагов, понял – что на него капало. Уговоры про дождь не помогли. На безжизненной карусели катались мёртвые дети. Тщательно пристёгнутые к машинкам и самолётикам, красные от крови, они неуклюже завалились кто куда, запрокинули головы, свесили руки, прижались грудью к деревянным макетам.
– Хрен с ним, Жора. Тут такое… Пусть себе играют…
Горбун, сволочь! Горбун!
– Пей, Жора. А потом мы их покатаем… Мы покатаем! – всплыло в голове. Дядя Федя, скалясь, высунул язык, умудряясь сохранять при этом мудро-лукавое выражение на лице:
– Они прячутся. Я знаю. Боятся. Но мы их покатаем. Они любят это. Пусть не боятся. Пойдём. Я знаю, где они. Ты мне поможешь?
Точно-точно. Глупые дети не хотели играть, они царапались, плакали и кричали, когда он вытаскивал их из-под карусели. Но Вовка понял – они притворяются. На самом деле они злые маленькие сволочи, которые ЗНАЮТ ВСЁ-ВСЁ. Та, русая, с высунутым языком – Зоя Вавилова; этот, свесивший набок голову – Миша Шубин. Они знали про белый крейсер унитаза, они рисовали на нём губной помадой. Он сам пристёгивал их, визги действовали на нервы.
– Покатаем! Покатаем! – хлопал в ладоши горбун. – Жора, покатаешь! Я всегда хотел… с ними! Эту кнопочку, Жора!
– Заткнитесь! – орал Вовка. – Хватит орать!
– Я на мотоцикле, Жора! Покатаешь?
– Прекратите! – мужчина с собакой возник неизвестно откуда. – Вы что, совсем? Что вы делаете?
– Дядя! Дядя! Спаси! Он убьёт нас!
– Покатаешься? – радостно спросил горбун заступника. – Я помню – ты Семёнов из шестой школы. Покатаешься?
– Всё ясно, – мужчина поправил очки, неловко задёргался. Собака не переставала тявкать.
– Дяденька! Не уходите! Мне страшно!
– Сейчас, дети. Я просто добегу до наряда. Сотовый не берёт. Всё будет хорошо.
– Жаль, – обиделся дядя Федя и ткнул мужчину под дых, тот охнул, упал, взвизгнула собака.
Горбун пинал голову очкарика, требовал извинений за то, что тот называл его когда-то «уродом в жопе ноги», а теперь не хочет кататься. Дети орали, и Володя знал, как сделать их тихими. Он хватал непослушных за волосы, дёргал, резал ножом по горлу и шипел:
– Веди себя хорошо!
– Хрен с ним, Володя. Ты же на самом деле – Володя? Я помню! Катай нас! Ту кнопку, Володя! Кнопочку! Поехали!
Горбун и сейчас сидел на мотоцикле. Карусельщик напоминал верблюда, выставленная грудь с торчащим в ней ножом усимметривала природный нарост на спине. Вовка завопил, забыв про «блестящих». Нет! Не может быть! Он не хотел! Споткнулся о натянутый поводок – мёртвая собака прыгнула к ноге – поднялся и побежал по центральной аллее. Радужная, залитая кровью карусель, осталась позади.
– Куда же ты? Ещё кружок! Ещё! Ещё! – бился в висках хрип горбуна. Он не хотел вести себя хорошо, поэтому цап-царап…
– Мужчина, остановитесь! – эхо отскочило от обелиска и ударило по ушам. – Стой, кому сказано?!
Механический, рупороподобный голос пришельцев только подстегнул:
– Вижу объект. Бежит к выходу из парка. Разрешите применить огонь? Последнее предупреждение! Стой! Будем стрелять!
Володя увидел бронетранспортёр, расположившийся у подножия колеса обозрения, и резко увильнул в сторону, перепрыгнул бордюр и прорвался к ограде. Может быть, и стреляли. Но он не слышал. «Ещё кружок! Ещё!» Мокрые штаны мешали, Вожорский упал, задыхаясь от бега, заметил недостающие прутья в ограде – протиснуться можно.
– Я буду вести себя хорошо, – шепнул он и впихнул себя в обнаруженный лаз.
…Шампанское было тёплым и кислым, но Вовка осушил бутылку до дна, не отрываясь от горлышка. Сердце, ранее почти выскакивающее из груди, уменьшало хронометраж колебаний.
Теперь он уже почти спокойно мог дать себе отчёт о происходящем с ним и вокруг. Он убил Нину, потом убил всех этих детей на карусели, но память утверждала обратное. Володя не помнил, как и почему он всё это делал, и отсюда следовало два вывода: или пора завязывать с пьянством, или его конкретно подставляют. Кто? Вовка догадывался.
