Узют-каны - [157]

Лодка ласково коснулась бортом плеча, и сразу усталость последних дней навалилась, умиротворённая апатия прильнула к мышцам.

– Я не оставлю его! Он умрёт. Хватит смертей. Разве не видите, его несёт на перекаты?

Гул кочевников стихал, не оставляя сомнений об исходе чуда. Старик прав, лодка сама знает, что делает. Духи спасают, но они безразличны к страданиям. Зелёная лодка проплывала мимо, ещё немного и дощатый борт исчезнет из пределов досягаемости. Маруся не могла протянуть руку, чтобы удержать, чувствуя, как сама становится безразличной и безликой. Какое, в сущности, ей дело: выживет Молчун или утонет? Ульген послал за ней лодку. И только за ней! Значит – так надо. Она с ужасом ощутила, что потеряла все представления о мире с его проблемами и моралью. Жизнь, смерть – всего мгновение, падающая капля воды. Вечность давила, гнула, жуткая, неуютная и старая. В зудящей истоме усталости, поднимающейся изнутри, Маруся принимала знание об окончании своих мытарств. Лодка вынесет её к жизни. А дальше? Дальше? Сквозняк, хлопоты о посаженной картошке? Но если по-другому, то разделить с Генкой его судьбу? Вот именно! До конца!

Охваченная свечением девушка выдавила себя из грязной воды, преодолевая аморфность, вцепилась пальцами в ускользающий борт.

– Нет! Так просто не уйдёшь! Не брошу его! Не оставлю. Он мой! Пусть с ним! Навсегда-а-а!

Всхлип воды прорвался в ноздри, она задохнулась, продолжая судорожно цепляться за лодку. Смачно хрустнув поломанным хребтом, упало дерево, и взревел оживший пожар. Подводный хор племён взорвался истошным визгом, Ошарашено выстрелила собой птица, крича надрывно.

– Маруська! Держи её! Чёрт, откуда она взялась? – Молчун рванулся наперекор течению, осыпаемый брызгами, и ухватился за нос лодки. Моментально перевалившись за борт, тут же оказался рядом, выхватив девушку из воды.

Они упали на сухое просторное дно, растворившись в блёкнущем свечении. Уют и тепло обволокли мокрые тела, призывая сон и умиротворение. «Нас сейчас всё равно расхристает об перекаты», – хотел высказаться Молчун, но не смог раскрыть рта. Странная неподвижность раздула язык до невозможности пошевелиться даже для вдоха. Словно управляемая опытным спортсменом, зелёная лодка ловко лавировала меж валунов, подпрыгивая, накреняясь и болтаясь, как взбиваемый яичный желток…

Добравшись до берега, Пахан едва не прослезился, ощущая под собой твёрдую поверхность. Прижавшись к земле всем телом, он попытался рассмотреть, что произошло с его вновь обретёнными и сразу же потерянными попутчиками. Но то ли застилавший глаза пот мутил изображение, то ли в нём появилась некая червоточина, стягивающая края горизонта, зажёвывая пространство в еле различимом пятне на перекатах. Зеленоватый обломок радуги, плавно покачиваясь, прятал в себе прильнувшие друг к другу силуэты. Пётр всматривался до боли в глазах, но не мог различить лиц и перевёл взгляд на противоположный берег, где полчаса назад едва не сгорел. Жирное, проворное тело огня неумолимо ползло по тайге, чавкая и косясь в сторону реки, словно рысь, подбирающаяся к незадачливому зверьку. Пахан отдышался, сел, прислонившись к чешуйчатому стволу жёлтой сосны, порылся в рюкзаке. Нашёл сигареты и понял – всё будет хорошо. Он курит, значит жив. Живёт, значит – заслужил это право: курить и наслаждаться отдыхом.

…Прижимаясь друг к другу, они часто дышали, как в саван, обернувшись в зелёный туман. Маруся подумала, что если бы всё происходило в какой-нибудь фантастической киношке, где выжившие чудом спасаются, по идее они были бы должны долго и страстно целоваться на радость зрителям. Но, увы, реальность гораздо хуже. Чего стоит только противное зудение судорог усталых ног, помеченных синяками? Привкус кровавого выдоха после быстрого бега. Жжение по контурам бюста после ожога. Безумный холод тяжёлой и мокрой одежды. Теперь она никогда не поверит, что пережив хоть долю выпавших ей испытаний, кто-либо способен сыграть интимную сцену.

Покой и умиротворение, исходившие от лодки, как-то сглаживали страдания, но девушка не могла думать ни о чём, кроме боли. Их подбрасывало, трясло, но внутри было тихо и спокойно, даже брызги разбивающегося о камни течения не попадали на них. Возможно, просто здорово обитать в подобном коконе, пока не окажешься в безопасности. Но самым замечательным было то, что Молчун не погиб, теперь рядом. Она не могла целоваться, не могла даже поднять налитые свинцом веки, чтобы взглянуть на него. Лодка подчиняла себе плоть и сознание настолько, что и о боли стало возможным думать отрешённо. Но попытаться объяснить, почему она поступила именно так, Маруся могла себе позволить. Хотя бы на уровне ощущений. Смешной поплавок головы, готовый неминуемо соприкоснуться с гранитом, внезапно оказался дорог. Маруся понимала, что вступила в спор с кем-то настолько выше её, желая спасти Молчуна. Так для чего?

Потеряв способность двигаться и концентрировать мысли, она могла чувствовать как страдания измученного организма, так и прикосновения мужских рук. Озарение истомой скользнуло вдоль живота – она не спасла его. Спасти – значит помочь безвозмездно. Она спасала себя, жертвуя собой. Как понять? Маруся не знала. Просто глубоко чувствовала своё дальнейшее серое существование без Молчуна. Он был тем, чем нельзя пренебречь. Воплощением УВЕРЕННОСТИ.