Узы крови - [54]

Интересно, какого черта этот китаец ходит за мной по пятам? – подумал стрелок. На квартире Мэнгена – раз, на демонстрации «дайнакара» – два, при покушении на Миллиса – три. А все потому, что заказчик настоял разослать по газетам это дурацкое послание в защиту природы. Это было глупо и непрофессионально" но куда денешься: кто платит, тот заказывает музыку.

Однако старый козел в этой музыке – явно лишняя нота.

Сегодня днем он уже попытался смыться, когда оставил их драться на крыше.

Но, отъезжая со стоянки, заметил, что паренек спускается по стене, как паук, и бежит за ним.

Он поддал скорости до 75 миль в час, потом, выехав на скоростное шоссе, решил, что свободен, и сбавил до 65. И тут вдруг распахнулась правая передняя дверца его машины.

Он нажал на газ и резко крутанул вправо, надеясь, что дверь захлопнется.

Не тут-то было.

– Эй, покрепче держи руль! – крикнули ему – это и был тот парень, Римо.

Он бежал бок о бок с машиной, держась за дверцу, а потом впрыгнул на пассажирское место, захлопнул за собой дверь и утешил:

– Не беспокойся, отец. Я в порядке.

От одного воспоминания об этом у стрелка пересыхало во рту.

Да, так просто от этого Римо не избавиться. По крайней мере, пока.

Пожалуй, чтобы выжить, лучше всего будет ему подыгрывать.

А что если паренек прав? Если он и вправду его сын? В принципе это не исключено. Парень, умеющий бегать наперегонки с автомобилем, имеет право быть тем, кем вздумается.

Римо Уильямс сидел в темноте гостиничного номера, которая для его глаз была не совсем темнотой, а чем-то вроде сумрака.

Об этой способности глаза привыкнуть к отсутствию света он теперь даже не думал, принимая ее как должное. Между тем, в отличие от зрительных органов обычных людей, зрачки его не просто расширялись, чтобы захватить побольше наличного света. Нет, они занимались тем, что Чиун однажды назвал «выуживанием света». Римо каким-то таинственным образом научился этому, но как – рассказать бы не смог. В общем, его глаза выискивали лучистую энергию там, где ее, казалось бы, совсем не было, и видели даже в кромешной тьме.

Может, в далекой древности, размышлял Римо, еще до появления костров и свечек, этой способностью обладали все, ведь далекие предки людей охотились по ночам, при лунном свете, а иногда и совсем без света. Кто его знает!

Важно то, что сам он этой способностью обладает. Благодаря Чиуну.

В темноте, которая не была темнотой, думая об учителе, он чувствовал, что совсем запутался.

Чиун всегда действовал исходя из интересов ученика. Только учение Синанджу было важнее, чем Римо. Синанджу, которое всегда стояло на первом месте. Так между ними было договорено без слов. Синанджу безоговорочно признавалось центром личной вселенной Чиуна.

Но ведь речь сейчас не о том! Чиун – и Смит, тоже – скрыли от Римо правду о его отце. Как они могли? Это было трудно принять и еще труднее понять.

Вообще все это ужасно трудно. Римо годами даже не вспоминал о родителях.

Они не были частью его детства, не говоря уж о более взрослых годах. Скорее они были каким-то умозрительным представлением, потому что у всех когда-то были родители.

Однажды, в разгар обучения Синанджу, Римо обнаружил, что может достучаться до самых ранних своих воспоминаний, вызывая их так, как Смит вызывает информацию из своего компьютера, и в один прекрасный день задался целью восстановить в памяти лица родителей, которые мог видеть еще в бессознательном младенчестве.

Чиун обнаружил его сидящим в позе лотоса с плотно закрытыми, чтобы сосредоточиться, глазами.

– Еще один способ бездарно убить время?

– Я не убиваю время. Я вызываю воспоминания.

– Тот, кто живет прошлым, лишен будущего, – заявил Чиун.

– Не слишком убедительное высказывание в устах человека, способного сообщить, чем любил завтракать каждый из Мастеров Синанджу. Вплоть до эпохи сооружения египетских пирамид.

– Это не прошлое. Это история! – фыркнул Чиун.

– Чеканная формулировка! А какие у тебя, собственно, возражения? Я просто хочу увидеть лица моих родителей.

– Ты не хочешь их видеть.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что знаю, – сказал Чиун.

– Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ты знаешь все о своих родителях, дедах и бабках, родственниках до седьмого колена. Я о своих ничего не знаю.

– Это потому, что о них нечего знать.

– Как это?

– Они не стоят воспоминаний. Они белые.

– Ха! – парировал Римо. – Вот я тебя и поймал. Ты все время твердишь, что я отчасти кореец, – чтобы оправдаться перед самим собой за то, что учишь Синанджу чужестранца. А сейчас вдруг запел по-другому!

– Это не я запел по-другому. Это у тебя со слухом неважно. Ты не белый, а твои родители – белые. Где-то глубоко в прошлом, пересиленная ныне многовековым спариванием с некорейцами, в твоем роду была капля гордой корейской крови. Может, даже две капли. Вот эти-то две капли я и обучаю, понятно? И несчастье мое в том, что они отягощены неподъемным грузом крови белых.

– Даже если мои родители были белые, – сказал Римо, – это не значит, что они недостойны воспоминаний.

– Они потому недостойны воспоминаний, – воскликнул Чиун, – что оставили тебя младенцем у чужой двери! И в гневе вышел.