Узорчатая парча - [51]

Мы простояли у могилы минут двадцать. Никто не промолвил ни слова. Когда рассеялась струйка дыма последней курительной палочки, отец сказал: «Ну, пойдем?»

Мы вернулись к машине. Тут отец сказал Кодзакай-сан: «А теперь… Ну, ты сам знаешь, куда!» И мы двинулись, – но не назад, в сторону шоссе, по которому ехали сюда, а вперед, по узкой петляющей дороге. Заросли деревьев стали еще гуще. Пока я гадала, куда это мы направляемся, машина подрулила к роскошным воротам японского ресторана. Ресторан был семейным заведением и назывался «Синода». Встретить нас вышел мужчина, явно знакомый с отцом, и провел нас в дальний зальчик. Все там было изысканно, утонченно, высшего сорта – и убранство, и утварь, и само дерево, из которого построено здание. Ресторан спроектирован так, что из каждого кабинета виден примыкающий сад. Было сразу понятно, что ресторан стоит очень больших денег и потребовал уйму времени и стараний. Отец пригласил водителя отобедать с нами, но тот сказал, что уже плотно поел, так что лучше пока посидит в машине и послушает радио.

Площадь одного только сада примерно тысяча цубо [16]. Он элегантно прост в архитектуре, но чрезвычайно ухожен, и в нем растут деревья разных пород. Среди них прекрасно смотрятся огромные, покрытые мхом валуны. Да, сад поистине великолепен.

К нам тотчас же вышла женщина в кимоно примерно одного со мной возраста, может, чуть старше, и поклонилась нам. Отец представил ее: «Хозяйка этого заведения!», потом меня: «А это – моя дочь!» Затем сказал, чтобы подали то, что обычно. «Так вот где ты пропадаешь…», протянула я, слегка нахмурившись. Отец объяснил, что уже пять лет их фирма принимает здесь важных клиентов. У хозяйки чрезвычайно богатый покровитель, правда, его имени он не знает. Подали еду, и хозяйка принялась расставлять блюда на столике, При этом она изысканно и деликатно вела приличествующую беседу, я же смотрела на сад, где в некотором отдалении стояла группа деревьев, покрытых красной листвой. Алые листья, которые сказочно хороши именно в это время, колыхались под ветром. Когда хозяйка ушла, отец спросил, как она мне показалась. Я сказала, что все у нее – и кимоно, и оби [17], и остальное чрезвычайно изысканно и красиво, да и сама она – сущая красавица. На это отец заметил, что хозяйка весьма состоятельна, действительно хороша собой и к тому же умна и деятельна, вот только голос у нее слегка подкачан. Я удивилась. Ну и что из того, даже если голос не столь мелодичен, какое это имеет значение? Но отец с самым серьезным видом возразил, что голос – это очень важно. Голос отражает суть человека. И добавил, что врач по колебаниям в тембре голоса способен определить состояние пациента. Накладывая палочками еду, красиво разложенную на лакированных блюдах, отец натянуто улыбнулся одними уголками губ и сказал: «В ее голосе нет утонченности». После еды нам подали фрукты. Когда мы покончили с ними, отец показал пальцем на сад и сказал, что во-он там есть каменная лестница. Если подняться по ней на самый верх, то уткнешься в маленькую часовенку. С того места открывается изумительный вид. Особенно хороши, если смотреть с того места, алые листья. Сунув ноги в гэта [18], приготовленные для посетителей, он позвал меня: «Аки, пойдем со мной!» Я почувствовала, что он хочет о чем-то поговорить, и последовала за ним. Как он и сказал, за большой сосной скрывалась каменная лестница, такая узкая, что по ней невозможно подниматься сразу двоим. Она оказалась такой длинной, что когда мы добрались до верху, то совершенно выбились из сил. Расстелив на камне носовые платки, мы присели. Я посмотрела на отцовскую спину, потом тихонько спросила, не пора ли ему оставить работу и уйти на покой. На что он ответил: «Дожив до этого возраста, я, наконец, смог понять, что такое работа. Пока ты работаешь – ты живешь. Я еще долго буду трудиться». Он посмотрел на роскошные алые листья, немного помолчал, а потом завел разговор. «Икуко рассказала, что с недавнего времени тебе стали частенько приходить письма, и все от каких-то женщин. Причем, всякий раз на конверте значится новое имя, а письма одно толще другого. Примерно месяц назад я решил поехать на фирму после обеда. Подъехала машина, и я вышел к воротам. Увидел в почтовом ящике письмо и достал его. Это письмо было адресовано тебе, пришло от какой-то Митико Хамадзаки. Я отдал его Икуко и сел в машину… – Тут отец сделал паузу, обернулся и уставился на меня. Потом задумчиво добавил: – Знакомый почерк…» Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Затем отец спросил: «Как там сейчас Арима?» Я решила рассказать все, но никак не знала, с чего начать. В результате повествование вышло довольно бессвязным и путаным. Я перескакивала с одного на другое, рассказывая о нашей неожиданной встрече в Дзао год тому назад, о том, как мы стали писать друг другу, что с Вами произошло десять лет назад, о Юкако Сэо, о Вашем нынешнем бизнесе… У меня задрожал голос, на глаза навернулись слезы. «Ну-ну, не надо так волноваться, – ласково проговорил отец. – Рассказывай спокойно». Когда я закончила, сердце у меня билось, как бешеное, я никак не могла успокоиться. Отец долго молчал, а потом взглянул на меня и спросил: «Кацунума отдает тебе всю университетскую зарплату?» Я сказал, что да, отдает исправно. Отец о чем-то задумался и вдруг коротко выдохнул: «Он весь извалялся в грязи!», затем, закурив сигарету, сказал, что навел справки о Кацунуме. У него есть женщина, живет в Кобэ. Тебе, мол, и самой прекрасно это известно. У них ребенок – дочь, которой вот-вот исполнится три года. Видимо, Кацунума где-то прирабатывает… «Ты не любишь Кацунуму? – вдруг спросил отец. – И никогда не сможешь полюбить?» Не дожидаясь, пока я отвечу, он сердито сказал, что если я хочу расстаться, то лучше расстаться, я свободный человек, и невозможно всю жизнь жить с нелюбимым человеком. Это он мне его навязал, он не разбирался в людях и всегда причинял мне одни страдания… Тут отец снова умолк. С трудом справившись с дрожью в голосе, я ответила: «Это я сделала Кацунуму таким. Это я причинила ему страдания, выйдя за него. Но не смогла заставиться себя полюбить его». Я едва смогла закончить фразу.