Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия - [103]
Принудительная коллективизация сельского хозяйства в Советском Союзе привела к гибели бесчисленного множества индивидуальных фермеров (кулаков). Эта группа была демонизирована за якобы имевшее место ее противодействие делу добродетельного рабочего класса и государству в целом. Политицид[215] в Советском Союзе тоже имел идеологическую мотивировку: жертв обвинили в предполагаемой контрреволюционности, объявили врагами народа и агентами иностранных держав. Однако правившая верхушка признала, что использовала «плохие средства» для достижения «правильных целей». Пол Холландер цитирует Дьердя Лукача:
Высший долг коммунистической этики – признавать необходимость безнравственных поступков. Это величайшая жертва, которую требует от нас революция. Истинный коммунист убежден, что зло превращается в блаженство и счастье в диалектическом процессе исторической эволюции[216].
Коммунистическая элита признала, что творила зло, но осталась приверженной принципу «цель оправдывает средства». Эта новая мораль оправдывалась верой в то, что существует резкое разделение между полным несправедливостей настоящим и великим будущим, которое предположительно перестанет быть загрязнено отвратительными методами дня сегодняшнего. Что побуждало конкретных исполнителей совершать серию убийств или осуществлять геноцид собственного народа? Маховик деструкции подпитывался постоянно меняющимися потребностями революции, формулируемыми партией. Она являлась прожектором, который последовательно выхватывал разные группы, подлежавшие чистке: капиталистов, крестьянство, офицеров Красной армии, подозрительных коммунистических чиновников и рядовых членов партии, попавших в немилость.
Объектами террора в Советском Союзе также были некоторые национальные группы. В течение нескольких поколений сначала революционеры, а затем простые советские «специалисты по насильственным методам» демонстрировали преданность партии, творя ужасные дела, которые они сами же считали аморальными. Моральную ответственность за происходящее полностью переложили на партию. Насилие как инструмент политической борьбы оправдывалось тем, что «кругом враги», которые требуют отпора для защиты системы от внутренних недругов и оппонентов.
Концепция великой партии была абстракцией, как и Враг. В реальной жизни партия являлась синонимом партийной верхушки, которая состояла из постоянно выбывавших и новых членов – людей, которые то попадали в ближний круг, то впадали в немилость. Лидеры партии, особенно Сталин, были обычными, склонными к ошибкам людьми, подверженными всем человеческим слабостям, включая принятие параноидальной точки зрения. Переводя того, кто в определенный момент оказался отверженным, в категорию Врагов, организаторы террора могли отрицать человеческую природу жертв, которые, как правило, были невиновны в преступлениях, за которые их осуждали.
Очевидно, что многими руководителями и исполнителями актов «большого террора», являвшимися «специалистами» по применению насильственных методов, двигало стремление ощущать свою власть. Пол Холландер видит неразрывную связь между ощущением власти, проистекающим из обладания физической силой, которую разрешается применять к большим группам людей, и властью истязателя. Немало тех, кто непосредственно осуществлял насилие, «находили это скорее делом, соответствующим внутреннему настрою, чем причиняющим некоторый дискомфорт исполнением неприятного долга»[217].
Пропаганда и образ врага
Пропаганда, используемая политической элитой тоталитарных режимов, призвана сыграть на жизненных заботах людей и пробудить в них грандиозные мечты. Утверждения Гитлера о том, что евреи нанесли Германии удар ножом в спину во время Первой мировой войны, способствовали тому, чтобы простые немцы почувствовали этот удар как нанесенный лично себе и воспылали яростью. Когда он обещал Тысячелетний рейх, они взрывались от возбуждения. Выбираемые им слова и фразы, создаваемые образы подогревали в массах либо первобытные страхи, либо устремления к грандиозным свершениям.
Когда происходит такого рода подъем широких народных масс, люди переходят от обычного мышления – гибкого, непредубежденного, прагматичного – к мышлению ограниченному, крайне категоричному и к зашоренному взгляду на мир. Набор их внутренних убеждений сжимается только до тех, которые могут быть выражены в абсолютных категориях, типа: «Евреи (кулаки, капиталисты, интеллигенты) – наши враги». Такое примитивное мышление автоматически наклеивает на других людей ярлыки, соответствующие противоположным свойствам: дружелюбные или недружелюбные, хорошие или плохие, добрые или злые. Когда Сталин создал у народа образ оппозиционного кулака или Пол Пот заклеймил всех городских жителей как паразитов, эти «якобы преступники» автоматически попали в категорию зла, а партия оставалась праведной.
Сталин и другие коммунистические лидеры использовали манихейский[218] лексикон, чтобы обозначить сторонников и противников. Люди (и государства) бывают либо открытыми к сотрудничеству, либо обструкционистами; миролюбивыми или мстительными; прогрессивными или реакционными. В соответствии с линией партии «претензии» капиталистических государств на демократию были лживыми; проводилась граница между демократией истинной (коммунизмом) и формальной (тем, что только выглядит ею), подлинным и ложным гуманизмом
