Узник моего сердца - [70]

– Может быть, дождь скоро кончится?

– Наверняка, к Успению, – пошутил Лэр. Летом в Нормандии нередко бывали засухи.

У огня, вытянув передние лапы, развалилась Колючка. Увидев, что хозяева проснулись, она встала, отряхнулась и помахала хвостом.

Лэр, так и не накинув одежду (гусиную кожу вряд ли можно считать рубашкой), подошел к двери и выпустил собаку, которая радостно бросилась вниз по лестнице. Николетт перевернулась на живот и внимательно следила за тем, как Лэр склонился над камином.

– Станут ли сплетничать, если ты сегодня будешь танцевать со мной?

Он улыбнулся, посмотрев на нее через плечо.

– Станут. Особенно, если я буду одет так же, как сейчас.

Ее тихий смех зазвенел в комнате.

– Интересно, если бы все пришли в таком виде! Ну и зрелище получилось бы!

Его естество, лениво опустившееся между ног, вновь начало подниматься.

– Ты ужасна! – он подошел к кровати и подхватил Николетт на руки.

– Я? – она вновь рассмеялась, обхватив его шею. – Да я просто ведьма! – в голосе зазвенели дразнящие нотки, глаза прищурились.

Как она рада видеть его сильное, молодое тело! Вызывающе красивое – упругие мускулы, кошачья грация движений…

– Ты решила причинить мне зло! – грозно сказал Лэр, укачивая ее, как ребенка. – Тебе придется долго просить то, чего ты хочешь!

Слуги больше не обращали внимания на то, что Лэр и Николетт встают довольно поздно. Все вошло в привычное русло и перестало быть поводом для сплетен. В Гайяре уже все знали, что Лэр выбрал в свои любовницы Одетту. Даже в поселке об этом знали – и бакалейщики, и сапожник, и свечник видели, что именно служанка королевской узницы решает, что купить, именно она платит деньгами, которые выдает на покупки сеньор. Но сплетни, конечно, распространялись. Не часто благородный монсеньор относится с уважением к служанке-любовнице, и она ведет себя с достоинством законной жены. Многие жительницы поселка, жена мэра и те богатые купцы, у которых были дочери на выданье, не раз качали головами, называя Одетту ведьмой, приворожившей сеньора.

В этот день в Андлу должен был состояться праздник. Основные почести жители собирались оказать де Фонтену, сеньору, благодаря которому в поселок пришло благополучие, а люди получили защиту.

Дора и Жозина с нетерпением ждали дня, когда смогут надеть новые платья. Альбер, уже облаченный в новый костюм, был готов раньше всех и с сонным видом сидел в зале, ожидая начала праздника. Шесть молодых солдат до блеска отполировали доспехи и оружие – им предстояло стать почетным эскортом господина. Эймер посчитал, что все просто с ума посходили.

– Я счастлив, что уже стар, – бормотал он себе под нос, разгуливая по двору.

К полудню дождь прекратился, последние темные тучи растворились за горизонтом. Когда Лэр, Николетт и сопровождающие прибыли к дому мэра Андлу, дорога, вымощенная булыжником, блестела на солнце.

В доме уже суетились слуги. В воздухе витал запах жареного мяса. Разодетые гости вышли в коридор. В центральном зале на возвышении уже стоял огромный стол, застеленный белой шелковой скатертью. Столы поменьше были покрыты льняными салфетками. В доме царила атмосфера роскоши.

Пухлая жена мэра, словно готовая вырваться из лазурного шелка, облегавшего ее тело, улыбаясь, стояла в небольшом кругу женщин – почтенных матрон и их дочерей, разодетых с провинциальной пышностью. Мех куницы, обрамляющий декольте жены мэра, придавал ей более аристократический вид.

Лэра встретили как самого почетного гостя. Жюдо сел по правую руку, мэр занял место по левую руку де Фонтена. За столом для прислуги нашлось место для Одетты. Поскольку все понимали – задеть служанку из Гайяра, значит, оскорбить сеньора, женщины обращались с ней крайне вежливо, даже льстиво. Но жена мэра – в золотых кольцах и дорогом ожерелье под двойным подбородком – не смогла сдержать презрительного взгляда, а жена торговца шерстью даже фыркнула при виде Одетты, что тут же сделали и две ее дочери.

Николетт впервые поняла, что Андлу с его провинциальными условностями, мелкой завистью, мало чем отличается от королевского двора. Хотя это всего лишь поселок в горах, но люди – везде люди. Неужели зависть, лицемерие господствуют в каждой деревне? Маленькие мирки, повторяющие друг друга, затерянные среди крупных, огромных планет злости и сплетен? Раньше Николетт никогда об этом не задумывалась. Но почему-то улыбнулась. Причем, без всякой причины.

Но люди попроще смотрели на Одетту без всякой неприязни. Они хорошо знали историю о принцессе, несправедливо обвиненной в измене мужу. Николетт постаралась донести правду о королевской узнице.

– Грех, что так поступили с невинной леди, – не раз повторяла она. – Такие при дворе коварные лжецы! – и дальше добавляла: – Моя хозяйка больна. Ее часто трясет в лихорадке. Ложь разбила ей сердце, и боюсь, что Господь скоро призовет ее!

Рассказывая эту историю, Николетт чувствовала, что люди слушают с сочувствием. Когда-то в садах Несле восторженные поклонники не раз вызывали Николетт-актрису на поклон. Но она получала несравненно большее удовлетворение, когда ее слушали женщины Андлу и сочувствовали бедной леди Бургундской. Николетт убедила себя, что иногда обман бывает необходим. Если она хочет жить, то «королевская узница» должна умереть.