Узник гатчинского сфинкса - [56]

— Худо, видать, на Москве, коль такая дороговизна во всем, — сказал почталион Кондрат Шубин, тоже любивший тут посудачить.

— Ну, брат, Москва она и есть Москва, — философски изрек Федор Иванович Грави. Он имел право говорить так туманно и многозначительно, потому как едва ли не единственный из жителей Кургана, который когда-то, в давние времена, бывал не только на Москве, не только на Ивана Великого лазил, но и Европу с ранцем и ружьем прошагал. С фельдмаршалом Салтыковым Фридриха воевал, в Берлине пиво пивал. Эвон!

— Тут вот еще пишут, что в Серпуховской части четвертого квартала, на Средней Донской, в приходе Риз Положения, продаются отменные гильдянские куры, белые китайские гуси и утки же белые с большими хохлами…

— Ну, этого добра нам не занимать!

— Что, Андрей Васильевич, слышно из Италии? — с нетерпением спрашивает старик Грави. Как участник Семилетней войны судья — непререкаемый авторитет по части военных баталий.

— Помнится, Андрей Васильевич, в прошлом разе ты нам из Ливорны сообщение читал, — напомнил ему судья.

— Да. Это в предыдущей газете. Вот она. Адмирал Кейт обнародовал, что велит повесить всякого корабельного капитана, который вздумает вспомоществовать Массене в случае его побега.

— Выходит, что прижали французов? — задается риторическим вопросом судья.

— Тут вот из Мангейма передают.

— Что из Мангейма? — оживился Коцебу.

— Командующий королевскими войсками генерал-поручик князь Гогенлое обнародовал полученное им от генерала Крея известие, что генерал Мелас опять разбил французов в Италии и что Генуя сдается на капитуляцию.

— Неужто? — судья с сомнением покачал головою.

— Вы правы, Федор Иванович. Нынешнее сообщение это не подтверждает. Вот извольте: Генуя держится еще и по сие время, и Массена надеется, Буонапарте и Бертье освободят его от осады. Уверяют, что в городе ежедневно мрут с голоду до 20 человек.

— Ну, ежели сам Буонапарте… Ежели так… Массена вырвется, — твердо сказал Грави.

— Какие новости по России?

— На Петровском театре играется опера «Венецианская ярмарка».

— Федор Карпыч, кажись, вы говаривали, что близко знались с сенатором и сочинителем Державиным?

— Что-нибудь о нем?

— Извольте, прочту: «В книжную лавку купца Калчугина, что на Никольской улице, вступило в продажу новое сочинение г. Державина под названием «Переход в Швейцарии через Альпийские горы Российских Императорских войск под предводительством Генералиссимуса». Книга в бумажной обложке, ценою сто пятьдесят копеек, а с пересылкою два рубли».

— Верно, что-то стоящее! — уверенно сказал Коцебу. — Если бы заполучить сию книгу, то можно бы было ее перевесть на немецкий язык.

— Какой россиянин не слышал о сем подвиге армии Суворова! — судья щелкнул пальцами.

— О том много в прошлом годе писали, — заметил Ванюша Соколов.

— А вот из Тобольска, — сказал Бурченинов.

— О, весьма любопытно!

— В самом деле, о чем?

— О том, что в Тобольской губернской школе ученикам испытание было. Ученики всех четырех разрядов и класса татарского языка вопрошаемы были по преподаваемым учебным предметам. А присутствовали при сем сенаторы Ржевский с Левашовым и губернатор Кошелев с горожанами. Корреспонденция большая.

— Андрей Васильевич, разрешите взглянуть? — попросил Коцебу.

Он самым внимательным образом перечитал газетный текст. В разделе «Объявления» узрел, что вышло в свет еще одно сочинение Гаврилы Романовича Державина «Памятник герою» ценою в 30 копеек.

— Я имел честь познакомиться с Матвеем Петровичем Ржевским и Федором Ивановичем Левашовым на обеде у губернатора. Сановники весьма достойны уважения…

Седьмое июля. После стоявшей жары чуток поостыло. Утро было сырое и туманное. Коцебу встал до солнышка, скотину еще не выгоняли. Прохладной тропкой дошел до старицы. На небольшом мыску, среди плотных вербных зарослей, разделся. За ночь вода, казалось, еще более потеплела. Легкий рваный туман стоял над рекой. У травяного подмытого берега плескалась рыба. Тишь стояла немыслимая.

Раза два-три окунулся. На дне вода была много прохладнее, и потому пока он плескался и плавал, почувствовал даже небольшой озноб.

Как-то совсем незаметно выкатилось из-за города солнышко, будто огненными струями, оно залило все окрест, и туман исчез, верно, сама река поглотила его. Откуда ни возьмись, с криком появились чайки. В прибрежных кустах зашумели воробьи, зацвикали какие-то птички. Послышались стук калитки, хлопанье пастушьего кнута. В Шаврино замычали коровы. И тут вдруг давно забытая мысль нечаянно озарила. Да, да, он вспомнил. Циммерман, «железный лоб» Бардта, Ревель, ночной полумрак церкви Олевисте… Там, отрешенному от всего земного, вдруг открылась ему вместе со святостью некая изначальная истина бытия. Да, да, хотя и били его в Германии, напускали псов гончих, улюлюкали, травили, обвиняли во всех грехах смертных, но да простит им господь их злую волю. А что касается до него, так это, может, все к лучшему: не давали благодушествовать, почивать, пользоваться розовыми очками. Может быть, они даже больше были ему нужны, нежели он им, — как приправа, горчица, перец.

Одним словом, враги острят нашу мысль и тренируют мускулы!..