Узник Двенадцати провинций - [59]

Мне достался средний стол.

На галереях снова заговорили вразнобой, гомон прерывался восклицаниями, когда кто-то узнавал коллегу на другом конце амфитеатра, словно включилась машина, изливающая разговоры со всем, что есть в языке для выражения отдельных суетностей и общей эйфории, когда толпа радуется, что собралась. Былое головокружение вновь одолело меня. Перед глазами закружились все эти постные лица с широко раскрытыми ртами, из которых лилась мешанина голосов, смеха и криков, отскакивая от скамьи к скамье.

Гвалт усиливался – и разом смолк, когда молоток председателя снова опустился на кафедру, на этот раз с силой удара грома. Все будто вдруг узнали наших братьев-людей в трех лежащих телах, голых, с устремленными в небо глазами, окутанных тишиной, словно сочившейся из их такой бледной кожи…

Ассистентов мы разыграли по жребию. Мой подошел ко мне, улыбаясь во все свои лошадиные зубы, и я узнал старого знакомого, вьючного осла Игнаса. Он нес на подносе инструменты, да не абы какие, а серебряные, собственные инструменты Кожаного Носа.

Сам хирург взирал на меня с возвышения. Он казался мне меньше, чем был в Железных садах, но, может быть, выглядел так на фоне внушительной фигуры Ван Хорна. Он пристально смотрел на меня, и я мог уловить ритм его дыхания по движениям кожаной маски. Я предал доверие этого человека и украл у него единственное, чем он подлинно дорожил, анатомический атлас, сокровище его библиотеки. Но я не видел в его взгляде ни враждебности, ни горечи или обиды – скорее одобрение и ожидание чего-то. Я пообещал себе, что не разочарую его.

Я взял скальпель, проверил ногтем острие и подошел к доставшемуся мне трупу, шагнув от ног к голове, повернутой к трибунам. Он был самым большим из трех. Массивное белесое тело, шея с выпуклым адамовым яблоком, седая щетина на подбородке, всклокоченные волосы. Еще не видя лица, я узнал его руки, тяжело лежавшие на мраморе грузом мертвой плоти. Крепкие руки, широкие, как лопасти весел, лапищи, да и только, – это были руки душегуба, бескровные и бесполезные отныне руки убийцы Ивона, руки Йера.

Я повернулся к Йорну. Он улыбался во весь рот. Ни дать ни взять кот, положивший мышь к хозяйскому порогу. Негодяй! Не пожалел сил и средств, чтобы сделать мне этот подарок.

Два других кандидата уже приступили к работе. Я слышал, как они самодовольно сообщали о ходе вскрытия, радуясь случаю блеснуть познаниями. Вот только было что-то бесконечно печальное в этом перечислении органов: мало того что мы вскрывали тела – нас без зазрения совести заставили делать это как можно быстрее. Ловкость рук и скорость в принятии решений – вот что требуется от хорошего хирурга, как любил повторять Деметриус Ван Хорн, ни одним из этих качеств не обладавший. Поэтому двое новичков старались вовсю, одинаково рьяно рассекая плоть и комментируя свои действия.

Я вдруг услышал голос старого Браза: «Не надо, Гвен, остановись. Ты знал этого человека. Пусть он твой враг, ты его знал. Близко. Отнесись к нему с уважением. Ты ведь знахарь, не забывай об этом, мы тел не вскрываем…» Я подошел еще ближе, весь дрожа. Вновь проснулась боль в спине, я чувствовал пулю под лопаткой. Воздух входил в мои бронхи короткими толчками, и они стонали и свистели при каждом вдохе.

Я медленно приподнял левую руку Йера, освобождая область сердца. Он был холодный, тяжелый, жалкий. Я заметил пятно под мышкой, темное пятно, кожа над ним вздулась и налилась лиловым. Ни его вид, ни цвет обмануть не могли. Я знал: у этого есть имя. Это называется бубон.

Мой скальпель упал на пол и сломался.

– Этот человек, – произнес я без всякого выражения, – умер от чумы.

Двое моих соперников продолжали свое дело, подбадриваемые возобновившимися в рядах сомнительными шутками. Деметриус, повернувшись к коллеге справа, расхваливал своего ученика, долговязого малого с глазами навыкате, который делал свое дело со сноровкой мясника. Меня никто не услышал, а может быть, всем было плевать. Но нет, не всем. Кожаный Нос встал и что-то сказал на ухо председателю. Он спустился по ступенькам с возвышения и быстрыми нервными шагами подошел ко мне. Наклонился над указанным мной местом, тоже заглянул под мышку трупа, повернул плечо в поисках других отметин. Потом поднял руки к трибунам. Деметриус Ван Хорн, не сводивший с него глаз, опустил молоток. Одного раза не хватило, понадобилось несколько энергичных ударов, чтобы угомонить публику.

И тогда прозвучал страшный приговор Кожаного Носа:

– У этого челобега чуба!

Кто-то захихикал. Но большинству было не до смеха: как от брошенного в воду камня расходятся круги, так и новость распространялась все шире, овладевая умами, до самых верхних рядов, где толпа терялась в полумраке. Амфитеатр наполнился криком, грохотали, опрокидываясь, пюпитры, сотрясался пол от топота. Люди стремительно покидали зал, толпа хлынула, как пиво из бочки с выбитым дном, как понос из больного желудка, оставив трибуны на три четверти пустыми и охваченными паникой снизу доверху. Доктора и городские чиновники спустились к нам. Они ничего не могли поделать, диагноз был неопровержимый, страшный в своей простоте и суливший еще более страшные несчастья. Покойный действительно умер от чумы.