Узник «Черной Луны» - [41]

Меня тут же стали бить – лениво и как будто с одолжением.

Потом коротышке пришла идея включить любимую пластинку шефа. Коротышка был самым большим выдумщиком.

– Полет, полет ему сделаем! – радостно закричали все.

Губошлеп полез за занавеску, поковырялся там, что-то проскрипело, и я, к своему ужасу, услышал «Полет Валькирии». Для меня этот темп был бы смертельным, если бы мои истязатели, конечно, не выдохлись раньше. Музыка понеслась, с нарастанием, вскачь, все ускоряясь и ускоряясь. Балбесы стояли молча, видно, никак не могли войти в такт. Наконец длинный опустил мне кулак на темечко, в глазах у меня потемнело, кто-то сзади опять саданул по печени, правда, не точно; скрипки выпиливали из моей души кусочки; тычки, удары учащались: мерзавцы воплощались в музыке. Наконец она закончилась, избиение прекратилось. Ребята запыхались.

– Еще раз поставить? – спросил Губошлеп.

– Хватит! Надоело это пиликанье, – сказал коротышка. – Суд продолжается. Что он там еще напаскудничал?

– Женщины ему не нравились, – сообщил длинный.

– Ах ты, педик вонючий! Начальник с ним и так, и этак, а он на женщину, мать, гадости говорить? – взорвался коротышка.

Я бы, конечно, легко расправился с этими недоносками, но сейчас это делать было ни к чему. Не время. Я лишь старался по возможности защищаться от ударов.

– У всех садистов – претензии на остроумие, – сказал я им гордо.

Коротышка ударил меня в лицо, и из носа тут же потекла кровь.

– Я считаю, что его надо повесить. Женщин не любит, сволочь! – внес предложение Губошлеп.

– Очень правильно! – поддержал коротышка. Он подошел к окну и стал ловить петлю. Но ему не хватало роста. Тогда он схватил со стола начальника трубку, подцепил ею веревку и притянул к себе. – Тащи его сюда.

Я позволил надеть на себя петлю, потому что понимал, что команды на расход еще не было.

– Вот теперь становись на подоконник и сигай вниз, – предложил коротышка.

– Тебе надо – сам и сигай, – ответил я.

– Давай, давай! – подтолкнул он меня. – Хотя нет. Надо отдать ему последние воинские почести. – Он приложил ладонь к уху.

Во дворе я увидел Федула. Он приветливо помахал мне рукой.

– Что – вешаться надумали? – крикнул он.

– Да нет, просто дурака валяю, – ответил я.

– Я тоже люблю пошутить, – сказал он и прошел к двери.

– Шеф идет! – сообщил коротышка. – Снимай петлю. Так просто от нас не уйдешь! Мы тебя еще в селезенку не пинали.

– Не скучали? – спросил Петреску, войдя. – Забыл, надо было предложить вам журнальчики полистать. – Он прошел к столу, выдвинул ящик, поковырялся в нем и извлек большой альбом. – Вот посмотрите, – подозвал он меня. – Вот это – я.

С фотографии серьезно смотрел хмурый голопупсик. Потом Федул приобщил меня к другим снимкам своего семейства и себя лично. Мальчик в чулочках и матросском костюмчике. Пионер с твердо сжатым ртом…

– А вот здесь я студент-юрист.

– Вы везде такой серьезный, – похвалил я.

– Да, это так, с детства у меня было обостренное чувство справедливости. Я хотел быть следователем, но, увы, пришлось начинать службу в ГАИ. Слава богу, здесь я на днях сдаю бригаду – иду в министерство зам начальника управления. Эта война уже в горле сидит. И вообще, что есть цена победы и что есть она сама: жажда реванша за какие-то обиды, сиюминутное удовольствие от результатов. И нужны ли они будут через пять-десять лет? Не нужны. А через двадцать – тем более. Народ залижет раны и будет жить, как и жил, если политики опять не взбаламутятся. Вы согласны со мной?

– Странно это слышать от человека, который командует боевой частью. Ведь и на вас лежит вина за убийства, разрушения…

– Вы меня разочаровали… Ведь все это стихия войны. Вы заметили – я ни слова не сказал о том, что натворили приднестровцы? Взаимные обвинения – ужасно однообразная и бесконечная тема… – Он глянул на часы. – Однако пора закругляться. С удовольствием бы еще побеседовал с вами, но дела, дела… – И он посмотрел так, как будто меня уже ели черви.

Молодчики сопроводили меня, в подвале еще с полчаса усиленно избивали, после чего забросили в камеру к мародерским рожам. Я плохо соображал, но, кажется, мое появление особой радости не вызвало. Провалявшись на нарах, я только к вечеру пришел в себя, съел бурду в алюминиевой миске и стал думать свою горькую думу. Колошматили меня, конечно, из чисто спортивного энтузиазма – ничего интересного я им сообщить не мог, не то что Скоков, который был посвящен в дела контрразведки. Обидно, но меня даже не спрашивали на предмет каких-либо военных сведений. Я был человеко-единицей в полицейской сводке о военнопленных. Я затесался на пути преступного межнационального клана и должен теперь исчезнуть – вместе со своими скудными уликами для разоблачения. Именно исчезнуть, мысленно повторил я, пока мне не вышибли последние мозги.

В коридоре послышался шум: что-то или кого-то волокли по полу. Промелькнула неприятная догадка: «Это – Скоков!» Потом раздался голос: «Готов». И другой: «Добили!» Я бросился к решетчатому оконцу в двери. В коридоре толпились полицейские. Один из них, это был Губошлеп, произнес:

– Только зря вниз тащили. Давай, взялись все, наверх!