— Считай, что ты уже на пути к своей маме! — воскликнул я. — Скоро она обнимет тебя…
Покойник услышал мои слова. И не то с надеждой, не то с сомнением произнёс:
— «Темницы рухнут, и свобода нас встретит радостно у входа…»
Страх, значит, ещё не отшиб ему память: он помнил стихи Пушкина. Не совсем точно, но помнил.
— Да, встретит! — подтвердил я. — Ещё несколько минут — и я выведу вас отсюда…
— Как Данко? — спросил Покойник.
Острая наблюдательность подсказала мне, что он сомневается. Захотелось поскорее поразить всех своими находками и открытиями.
— Ты помнишь фразу из «зарисовки» Мироновой? — спросил я у Глеба.
— Какую?..
— В ней не было ничего особенного. Но она кое-что напомнила и озарила меня догадкой! Я даже запомнил её наизусть. Там было сказано про Нинель: «Накануне, то есть в субботу, она переезжала в новый дом и простудилась…» Значит, Нинель въехала в совсем новый дом?
— Мне дежурная в школе… А потом она сама… По телефону…
— Разве в совсем новых домах бывают телефоны? Их ставят уже потом, позже. Почти всегда так бывает. Откуда же она звонила? И разрешила нам ехать сюда без неё? Или, может быть, она с температурой тридцать восемь и пять пошла в автомат?
— Я вам всё… Я сейчас же…
— Нет времени! Мотивы преступления объяснишь потом. В электричке! А сейчас смотри мне в глаза. Говори правду, одну только правду, ничего, кроме правды: где выход отсюда? Или прикажи Племяннику! Ведь это ты его подучил?
— Я сейчас же… Я вас… Не беспокойтесь…
«Всё проанализировал я, а освободителем будет он?» — полоснула меня неприятная мысль.
Глеб уже хотел броситься в темноту. Но судьбе было угодно, чтобы очередная догадка молнией озарила меня! Стремительным движением руки я остановил его.
— Наташа! — воскликнул я. — Покажи свой рукав!
— Следствию нужны вещественные доказательства? — съехидничал Покойник с видом покойника. Он всё ещё не верил, что мы выберемся из подвала.
Я прикоснулся к Наташиному рукаву. Сердце моё заколотилось так сильно, что это услышали все и повернулись в мою сторону. А может быть, им просто было интересно, что я обнаружил на её рукаве? Эта мысль пришла ко мне позже. А в ту минуту вообще никаких мыслей у меня не было: я держал её руку в своей…
— Алик, нет времени, — сказала она.
Я не хотел торопиться. Но её слова вернули меня на землю.
Решали минуты! До электрички оставалось совсем мало времени. Совсем мало! А Наташу ждала дома больная мама…
Мысль моя вновь заработала: «Раз эта краска испачкала её рукав, значит, слова „Опасно! Не подходить!“ были написаны кем-то незадолго до нашего прихода: краска ещё не успела высохнуть. Так, так… И Глеб, помнится, крикнул тогда: „Не подходите!..“ Значит, надо немедленно подойти!»
Я подбежал к фанерному щиту, отбросил его. Вернее сказать, оттащил… Он заслонял собой дверь. Я толкнул её, и она нехотя заскрипела. Старая, покосившаяся, она, видно, не закрывалась — в этом было наше счастье: Племянник не смог запереть её. Дверь с трудом поддалась, открывая нам путь к свободе!
— Пожалуйста! Выходите! — воскликнул я. И взглянул на Наташу.
Она ответила мне взглядом, полным благодарности и даже… Но, может быть, это мне показалось.
Покойник бросился к выходу… Еле заметным движением руки я задержал его:
— Пусть первыми выйдут женщины!
«И дети», — чуть не добавил я по привычке.
Свет робко проник в подвал. Мне казалось, что это свет нашего полного освобождения!
Но как часто жизнь ставит на пути неожиданные преграды!
Подвал не хотел выпускать нас из своих цепких, сырых объятий. Старая дверь, обитая ржавым железом, не закрывалась, но и не открывалась тоже. Со скрежетом проехав чуть-чуть по каменной ступени, она словно вросла в неё и не двигалась дальше. Просвет между стеной и дверью был очень узким.
— Надо пролезть! — сказал я. — Первыми выйдут женщины…
И указал на Наташу.
Она не стала спорить, уступать место другим, чтоб показать, какая она добрая и благородная. Нет, ничего и никогда она не делала напоказ!
Тонкая и стройная, она не «пролезала» и не «протискивалась» между дверью и кирпичной стеной, а как бы освободилась, вырвалась из их плена — и оказалась на улице. Она сделала это изящно, не напрягаясь и не смущаясь.
— Теперь Миронова! — сказал я.
Даже тут она действовала как отличница: обдуманно, серьёзно, не торопясь. Сначала измерила внимательным взглядом просвет между стеной и дверью. Потом оглядела свою фигуру. Что-то прикинула, высчитала в уме… А потом подняла руку:
— Можно мне снять пальто?
Сняла и полезла… Миронова и здесь выполняла приказ: она аккуратно, старательно преодолевала препятствие и рапортовала мне как начальнику:
— Осталось всего полспины… Осталось плечо! Осталась рука… Всё в порядке: ничего не осталось!
Первым застрял Покойник. Он оказался самым толстым, а по его словам — «самым плотным» из нас.
— Много ешь, — сказал я. — А ещё поэт!
— У меня неправильный обмен. Это болезнь! — сообщил Покойник.
— Тогда скинь пальто.
Он скинул. Но и без пальто снова застрял.
— Я помогу тебе, — предложил Принц Датский. И стал осторожно проталкивать Покойника.
— Что-то хрустнуло! — вскрикнул тот. — Кажется, не пролезаю…
— Тогда я нажму на дверь, — сказал Принц.
