Ужин в центре Земли - [53]

— А ресторан на берегу?

— Да, он существует. И правда великолепный. Жемчужина.

— А принц Чарльз?

— Действительно его любит. Это не выдумка.

Z смотрит на мужчин, те смотрят на него, а он оглядывается на официантку, которая скользнула ему за спину, и на воду позади нее.

— Средиземное море, — говорит он. — Красивое — даже сейчас.

— Эта часть, — поправляет его она, — называется Тирренское.

Z делает долгий, глубокий вдох, вбирает в себя морской воздух, а затем поворачивается вперед. Глядит вверх, на бесполезный ломтик луны, не освещающий ничего, глядит в темноту, которую можно, пожалуй, назвать кромешной. Но, конечно, этот мрак — ничто. Ничто в сравнении с тем, каково ему становится, когда возлюбленная надевает ему на голову мокрый мешок, ничто в сравнении с непроницаемой тьмой, которая на него опускается.

2014. Граница с Газой (со стороны Израиля)

По утрам Шира обходит кибуц. Оставляет позади кафетерий, лазарет и прачечную, дальше — теплицы, где работают тайцы. Идет мимо кладбища для громадных шин и для останков тракторов, торопливо минует фабрику, которая выпускает упаковочный пенопласт и воздушно-пузырьковую пленку, благодаря чему эта сельскохозяйственная коммуна держится на плаву.

Сделав круг и вернувшись к своему арендованному домику, задерживает восхищенный взгляд на адениуме — на крепкой, выносливой розе пустыни, на розе, которая упорно лезет вверх вдоль выжженной солнцем стены. Напротив детский сад, и Шира медлит у своей двери, завороженная безупречной совместимостью несовместимого. Для детей возведено укрепленное бетонное строение, похожее на бункер, готовое принять прямой удар. Двери широко открыты, и внутри две воспитательницы учат малышей пению.

Многие, у кого есть родня к северу отсюда, уехали к ней. Оставшиеся дошкольники, она знает, — дети упрямых и несгибаемых, дети тех, кого не может отпустить работа, квалифицированная или нет, а еще тех, которым не к кому ехать.

Шира знает еще, что среди этих прекрасных малюток есть один, двое или трое, чьи родители, как это ни поразительно, попросту не отдают себе отчета. Больны израильтянством в поздней стадии. Сколь бы серьезна ни была угроза, они органически не способны на нее отреагировать. Их жизнь день за днем продолжается так, будто не происходит ничего необычного.

Ее размышления прерывает велосипедный звонок. Шира мешает проехать.

Она отступает в сторону, и молодая женщина, поравнявшись с ней, тормозит и соскакивает с седла. В прицепе за велосипедом — растения, похожие на острый стручковый перец.

Шира уже знает, что она сейчас услышит. Ей скажут спасибо за присутствие здесь в такое время, когда многие по понятным причинам покинули эти места.

— Мы вам благодарны, что приехали помочь, поддержать нас, — говорит молодая женщина.

Она поворачивает педаль наверх, готовясь толкнуть ее и ехать дальше.

— А сами-то? Вы ведь тут, вы остались. — Шира пытается затеять разговор, он ей очень нужен. Она слышит в своем голосе нотку колоссального одиночества.

— Я тут живу. Себя благодарить за поддержку было бы странно.

— И все-таки храбрая вы какая — разъезжаете с этими перцами — это ведь перцы, да? — когда такое творится.

Шира делает широкое движение рукой, которое означает все: и свист ракет, и пропажу израильских ребят, и назревающую войну, и танки, стоящие в полях вдоль границы. Но взмах ее руки включает в себя и другое: играющих детей, розы около дома, эту замечательную приветливую девушку на велосипеде, беседующую с ней под сухим утренним ветерком. Этот взмах означает все вместе.

Девушка — само тепло, сама чуткость, она понимает, что нужно Шире, и отвечает на самый простой из заданных вопросов.

— Перец чили, — говорит она. — Это не здешний вид, но растет у нас очень хорошо.

Девушка подтягивает рукава футболки, давая больше свободы мышцам. Жмет на педаль, поворачивает ее на полный круг и вновь готова ехать.

Она очень торопится, думает Шира, вырастить эти перцы.

— Вы не боитесь того, что может случиться? — спрашивает Шира. — А вдруг мы вторгнемся в Газу? Ракет не боитесь, которые уже падают?

— Чего мне бояться? Такой прекрасный день. У нас лучшая армия в мире, она для того и создана, чтобы нас защищать. И есть воля Всевышнего.

— Вы многого хотите от армии… и от Всевышнего. Можно было бы просить у них гораздо меньшего, будь вы подальше от границы.

— Если бы тут не было нашего кибуца, был бы другой барьер где-нибудь внутри страны, и дома других людей стояли бы у переднего края. Жить здесь — и долг наш, и привилегия…

— На линии фронта? — спрашивает Шира.

— В раю.

Девушка налегает на педаль и уезжает.

Шира смотрит ей вслед и понимает, что забыла внести в свой перечень еще один человеческий тип. Полные сил юные альтруисты, с радостью рискующие собой.

Думая об этом, она отправляется в ту же сторону, куда поехала девушка. Дорожка ведет ее к западному краю кибуца, и Шира следует по ней до самого пограничного ограждения. Шира глядит сквозь него на второе такое же, отделенное грунтовой проезжей полосой, и смотрит дальше — туда, где начинается Газа.

Между этими двумя сетчатыми заборами — между ней и ее картографом, — погромыхивая, движется израильский военный джип. Солдаты кажутся Шире скорее группой пленников, помещенных в клетку, чем пограничным патрулем.