Ужасы воздуха - [3]
Около половины десятого я был уже близок к облакам. Подо мною, сквозь дождь, виднелась широкая солсберийская равнина. С полдюжины аэропланов внизу реяли, словно ласточки, на фоне зелени. Должно быть, они удивились, зачем я в такую погоду забираюсь в тучи. Внезапно, как будто серая пелена протянулась, скрыв от меня землю, и всего меня окутало туманом, таким же темным и густым, как лондонский. Стараясь выбраться из тучи, я все поднимал передний винт, пока не раздался автоматически звонок, предостерегающей об опасности, и сам я чуть не соскользнул назад. Намокшие крылья больше, чем я ожидал, отяжелили аппарат, но все же я скоро выбрался из этой тучи в более прозрачную. Был момент, когда над головой моею, на огромной высоте, был как бы потолок, белый, ровный, а внизу такой же ровный, темный пол и посредине ничего, кроме моего моноплана. Удивительно пустынно в этих облачных пространствах… Раз только меня задела крылом по лицу какая-то птица… надо бы нам, авиаторам, научиться различать птиц по виду — ведь они теперь нам сестры…
Внизу разгуливал ветер, порою раздвигая тучи, и тогда, в просветы я видел далекую землю… Постепенно он свежел и, наконец, перешел в сильный бриз — двадцать-восемь в час по моему ветромеру. Было уже очень холодно, хотя измеритель высоты показал всего 9,000. Машина работала великолепно и мы все время поднимались. Груда туч оказалась толще, чем я предполагал, и, наконец, она расплылась золотистым туманом и, вынырнув из него, я очутился под безоблачным небом, над головой моей ярко светило солнце; вверху было только золото и лазурь; внизу — все серебрилось. В четверть одиннадцатого я достиг высоты 12,800 и все продолжал подниматься, чутко прислушиваясь к звуку мотора, не сводя глаз с часов, индикатора, рычага от резервуара с бензином и наноса, накачивающего масло. Не мудрено, что авиаторы бесстрашны. У них столько дела, что некогда подумать о себе. На высоте 15,000 фут компас перестал действовать: указывал то на юг, то на восток: и я мог руководствоваться лишь солнцем и ветром. Я надеялся, что здесь, на высоте, ветер утихнет, но он, наоборот, все крепчал. Моя машина вся дрожала и стонала. Я летел то по ветру, то против ветра — ведь я добивался не только рекорда высоты… по моему расчету джунгли приходятся как раз над нашим Уильтширом, и если я отлечу в сторону, все мои труды пропадут даром…
К полудню, когда я достиг высоты 19,000 фут, ветер до того усилился, что я ежеминутно боялся, как бы ни сломались крылья. И даже развязал на всякий случай парашют и зацепил его крючком за кольцо на моем кожаном поясе, чтоб быть готовым к худшему. В такой момент за каждую оплошность можно поплатиться жизнью. Но мой аппарат держался молодцом; он весь гудел, как струны арфы, но я оставался победителем Природы. Вот и говорите после этого о вырождении. Разве в старину люди так рисковали своею жизнью?..
Вот о чем я думал, карабкаясь по гигантской наклонной плоскости, между тем, как ветер то хлестал меня в лицо, то свистал сзади, а облака внизу слились в одну плоскую блестящую равнину. Казалось, все шло гладко. Но вдруг — вихрь подхватил меня и закружил. Я очутился в самом центре так называемого турбильона. Минуты две аппарат вертело с такой быстротой, что у меня голова шла кругом, затем потянуло вниз, левым крылом вперед, так неожиданно, что я камнем полетел вниз и потерял сразу тысячу футов. Если б не пояс, ни за что бы мне не удержаться. Я едва не лишился чувств. Но я всегда умел владеть собой — для летчика это страшно важно. И немного погодя я заметил, что спускаюсь медленнее. Это был скорее конус, чем обычная воронка, и я добрался до вершины. Страшным усилием, весь перегнувшись на бок, я выпрямил поддерживающие поверхности, выбрался из турбильона, пролетел немного по ветру и затем, снова начал подниматься, описывая большой круг, что бы не попасть опять в воронку. К часу я был уже на высоте 21,000 фут над уровнем моря. К великой моей радости, с каждой сотней футов ветер стихал. Но зато становилось все холоднее, и я ощущал особого рода тошноту, вызываемую разреженностью воздуха. Впервые я прибег к помощи кислорода. Живительный газ мгновенно разлился по жилам, как вино; я словно опьянел и развеселился до того, что начал кричать и петь от радости.
Мне было ясно, что если подниматься медленно, размеренно, постепенно привыкая к уменьшению барометрического давления, можно ослабить все тягостные симптомы и дышать здесь даже и без кислорода. Те авиаторы, которые на этой высоте окоченели, до меня — Глешер и Коксвелль, очевидно, поднимались слишком быстро. Зато холодно здесь адски: мой термометр показывал 0 по Фаренгейту. При этом разреженный воздух давал меньше поддержки опорным плоскостям, и угол подъема постепенно понижался. В половине второго я был на высоте семи миль над землей, но очевидно было, что даже при моем легком весе и сильном двигателе, мой подъем скоро придет к концу. Вдобавок, мотор что-то подозрительно трещал, и в нем поминутно вспыхивали искры. На сердце у меня было тяжело от предчувствие неудачи.
Как раз в этот момент со мной случилось что-то необычное. Что-то со свистом пронеслось мимо меня, словно дымок, и лопнуло, с громким шипеньем, выбросив облако пара. В первый момент я не мог сообразить, что это. Потом вспомнил, что землю постоянно бомбардируют метеоры, она стала бы совсем необитаемой, если бы почти все они не превращались в пар в верхних слоях атмосферы. Когда я приближался к сороковой тысяче, мимо меня пронеслись еще два таких же. Будь это ближе к земле, от меня, пожалуй, ничего бы не осталось. Вот еще новая опасность для авиатора.
