Ужасы льдов и мрака - [7]

Награды: орден Железной короны 3-й степени; золотые медали Лондонского и Парижского географических обществ; почетный член географических обществ Вены, Берлина, Рима, Будапешта, Дрездена, Гамбурга, Бремена, Ганновера, Мюнхена, Франкфурта-на-Майне и Женевы; почетный член Алжирского метеорологического общества, Гамбургского навигационного союза и Пресбургского географического объединения; почетный член французского, английского и итальянского Альпийских клубов; кавалер французского ордена Почетного легиона, королевского прусского ордена Красного орла 3-й степени, королевского шведского ордена Северной звезды, королевского итальянского ордена Маврикия и Лазаря, ордена Итальянской короны, королевского португальского ордена Башни и Меча и саксонского великогерцогского ордена Белого сокола; почетный доктор философии Пражского университета; почетный гражданин гг. Брюнн, Фиуме и Теплиц; славится как лучший погонщик собачьих упряжек своего времени, рожденный за пределами Полярного круга.

ГЛАВА 4 ХРОНИКА ПРОЩАНИЙ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ ДРОБИМА

В 1868 году, во время картографической съемки Ортлерских Альп, до моей палатки далеко в горах случайно добралась газета с заметкой о Первой немецкой экспедиции Кольдевея. Вечером у костра я прочел пастухам и егерям, которые меня сопровождали, лекцию о Северном полюсе, не переставая удивляться, что вот есть же на свете люди, куда больше других способные выдерживать ужасы холода и мрака. Я и не предполагал тогда, что всего через год сам стану участником полярной экспедиции, да и Халлер, один из тогдашних моих егерей, тоже не думал не гадал, что будет сопровождать меня в третьем моем путешествии.

Юлиус Пайер

Где началось прощание? И когда? Оно происходило во многих местах – на платформе венского Западного вокзала, у ворот шлюза в Геестемюнде, в гавани норвежского города Тромсё, а столетие спустя – в аэропорту и опять-таки у корабельного трапа.

У пятерых матросов «Адмирала Тегетхофа» дома остались семьи; повторили они на прощание или нет все то, что было обещано им самим? Мы откроем новые земли. Говорили или нет о хорошей жизни по возвращении и о жалованье, более высоком, чем на других судах? Тысяча двести гульденов серебром, снаряжение и бесплатные харчи на два с половиной, а может, и три года или, может, даже навсегда, но нет, такого наверняка не случится! Те, кто остался дома, знали разве только, что там, куда уходят их сыновья, братья, отцы, царит холод и все совершенно по-другому, что никто там доселе не бывал и что разлука будет долгой – более долгой, чем обычно.

На праздник Тела Господня 1872 года, а выпал он на четверг 31 мая, австро-венгерская полярная экспедиция впервые выступила в путь в полном составе, вместе с ездовыми собаками. Погрузилась в бремерхафенский поезд, который в 18.30, окутанный тучей дыма (о ней достоверных сведений не сохранилось), отошел от венского Западного вокзала. Проводы были скромные. Двое суток за окнами купе тянулся привычный пейзаж, убегал вспять, туда, откуда они уехали. Мэриш-Трюбау, Будвейс, Прага, Дрезден, Магдебург, Брауншвейг, Ганновер, Бремен – на станциях порой ожидали депутации, передавали наилучшие пожелания, махали вслед, но без ликования.

Каждый хоть и молчит, но в глубине души чувствует, что впереди его ждет суровое время; каждый волен еще и теперь уповать на то, о чем мечтает, ибо никому не дано заглянуть в будущее. Но всех окрыляет одно – сознание, что в борьбе за научные цели мы служим славе нашего отечества и что дома с живейшим участием следят за всяким нашим шагом.

Юлиус Пайер

Матросы в новом платье, стоящие возле окон купе или сидящие на лавках, с бутылкой водки между колен; егеря Халлер и Клотц, по-прежнему в пассайертальских костюмах, то бишь в расшитых куртках зеленого сукна, широкополых шляпах и замшевых штанах до колен (Пайер попросил их так одеться к отъезду), – что могли означать для этих людей наука и слава отчизны по сравнению с тысячью двумястами гульденов серебром? Тысяча двести гульденов серебром, а в придачу наградные и новая земля! Пока что они сидят в поезде и знакомятся друг с другом на диалектах четырех разных языков; на корабле главным станет итальянский. Но едут они навстречу дню, когда мужественный тиролец Александр Клотц рухнет в снег Земли Франца-Иосифа; в рваной меховой одежде, истощенный, с обмороженными ногами, он разрыдается и очень долго будет недоступен уговорам и утешениям. А в другой день Отто Криша, двадцатидевятилетнего машиниста, отнесут по льду к скалам новой земли, в гробу, сколоченном Антонио Вечериной, и похоронят под камнями среди базальтовых столпов. Несказанное одиночество объемлет эти снежные горы… – напишет в своем дневнике Юлиус Пайер. – Когда прибрежный лед не звенит и не стонет, поднимаясь от прилива и отлива, а ветер не вздыхает в каменных расщелинах, призрачно-бледный ландшафт объят тишиною смерти. Мы часто слышим о торжественном безмолвии леса, пустыни, даже ночного города. Но что за безмолвие объемлет такой вот край с его стылыми заледенелыми горами, которые теряются в непостижимых зыбких далях и бытие которых мнится тайною на все времена… И человек умирает у Северного полюса, в одиночестве, угасает, как блуждающий огонек, оплаканный простодушным матросом, а вовне ждет усопшего могила из льда и камней…