Ужасный ребенок - [15]

— Даже в парке отделение связи?

— Да при чем тут связь? Отделение, оно и есть отделение... А бывают еще районные отделы. Это в районе. Эх, как в чаду, как в бреду...

Петя с трудом топнул правой ногой и принялся за другую бутылку.

— Постой, постой! — сказал Миша. — Что это ты бормочешь? Какие еще отделы?

— Эх! — Петя встал во весь рост, охнув и схватившись за бок. —А тоже мне, пишут: мол, она меня бережет. Три ха-ха! Й-я люблю тибя, жизнь... — Петя рухнул на стул и сжал голову руками. — Охо-хо... Эти мне москвичи...

— Ты, брат, какую-то чепуху мелешь, — обиделся Миша. — Москвичи — изумительно гостеприимный народ.

— Гостеприимные? — Петя вновь встал, постаравшись сделать это как можно безболезненней. — Это уж точно. Уж это верно. Такие гостеприимные! Я из-за ихнего гостеприимства на лишние полмесяца задержался в столице нашей Родины. А Боря Фтичкин? А Котов? Да ты их спроси, они в бесплацкартном едут, а меня за пивом послали, раз им выйти не в чем...

— Как, и Котов здесь? — поразился Миша. — Ему же давно пора было быть дома.

— Тут. И Братченко тут и Сажин. Все. У них вчера срока кончились. Командиррровок... Хотели, правда, еще нас задержать: погостили бы, говорят, еще малость, может, на пользу бы пошло!

— Да, да! — мечтательно воскликнул Миша. — Меня также мои новые друзья задерживали, даже упрашивали отстать от турпоезда, звали посмотреть еще один экспериментальный микрорайон, в южной части Москвы.

— Это в Чертанове-то? Тоже мне, Америго Веспуччи. Пивной зал «Цап-Царап», бригадир официантов — боксер первого разряда...

— Смотри-ка. — Миша даже закрыл план-карту. — Ты город и впрямь отлично знаешь. Но, держу пари, ездили мы знакомиться с Ховрином...

— Шестьсот девяносто первое, — твердо сказал Петя. — Дежурный исключительно гостеприимен, да и начальник отделения весьма, так сказать, отзывчивый человек. Я, говорит, о вас на работу отзыв напишу... Да, очень, очень поразительный начальник! Вы, сказал, даже меня поразили...

Петя вздохнул и вылил в бокал остатки пива из четвертой бутылки. Давно кончилась столица, и пролетел в прошлое Серпухов. В вагоне дали свет.

— А что это у тебя под глазом? — спросил Миша. — Это, белое?

— Пудра, — сказал Петя. — Пудра, Микаэлло. Играли мы в преферансик в одном уютном гостиничном номерке, в районе Останкино. Я, видать, разъярился, ну, партнер меня по мор... Впрочем, Тула. Я по перрону пройдусь, может, там пива ребяткам куплю.

Через пять минут Миша услышал с платформы чьи-то страшные выкрики, вздохи и даже мычание. Мимо вагона прошел Петя под руку с рослым станционным постовым. За ними шествовали свидетели...

— Так вот что, — строго сказал Петя, останавливаясь у раскрытого окна. — Вот что, Майкл. Как приедешь, позвони подруге моей жизни Зине. Дал тут одному интеллектуалу по шляпе. Так что несколько задержусь.

— Суток семь, Петр Витальевич, — сказал постовой. — Не более. Как в прошлый раз.

— Считай, все десять, — возразил Петя. — Егор Борисович все еще заседает у вас в райсуде? Строговат, строговат. Излишне, я бы определил, принципиален. Ну, пройдем. В десятое отделение? Это недалеко, за пакгаузом, налево и два квартала.

— Три, — поправил постовой. — Нас вчера в новое здание перевели.

— Во, шаги саженьи, — обрадовался Петя. — Прогресс!

Случай у сберкассы

Около шести часов пополудни мне позвонил мой друг-поэт и заявил:

— Можешь поздравить. Я-таки выпустил из них сок!

Лучший в мире магнитофон не смог бы воспроизвести все оттенки этого заявления. То был вздох Георгия Победоносца, вынимающего копье из дракона... Год назад поэт вверг себя в пучину жилтоварищества, в мир тайных заседаний правления, запасных списков и «левых» кандидатур. Я понял, что поэт все-таки принят в пайщики ЖСК «Калькулятор».

— Поздравляю, — кривя душой, сказал я. — Завтра я к твоим услугам.

Как прозаик, я понял, что другу-поэту требовалось не столько идеалистическое сопереживание, сколько вполне материальные денежные знаки. Именно то, что я был должен ему уже в течение известного и весьма длительного времени.

— Мне страшно стыдно, — извивался на своем конце провода этот интеллигент, — но жеребьевка назначена на утро, а велели прийти уже с квитанциями об уплате, и я тебя умоляю...

Я представил себе, сколько ему уже пришлось умолять всяких лиц, и, назначив свидание у «России», выбежал на вокзальную площадь. Там в слепой надежде на чудо колыхалась самая длинная очередь в мире, очередь на такси. И вообще все шло по закону максимальной гадости. Сберкассы вот-вот закрывались; книжка, понятно, была дома; касса, ясно, в другом направлении, а «Россия», разумеется, в третьем.

Я кинулся к десятку таксистов, занимавших эластичную оборону в ожидании талдомского экспресса.

— Тебе куда, папаня? — ласково спросил один, наскоро пожирая бутерброд с котлетой. — На юго-запад? Трояк дашь? Ну, ладно, подберу «парашютистов» из Талдома — и айда!

Через пятнадцать минут мы мчались по городу, с треском рассыпая в разных местах приезжих с мешками и составные детали авто. Машина таяла, что рафинад.

— Ты не боись, дед! — перекрывая свист ветра, каркал водитель. — Я на этом драндулете, может, самого Эсамбаева возил...