Ужас - [30]

Как раз в эту минуту Кош обернулся. Их взгляды встретились. Жавель не шелохнулся, но Кош вздрогнул и пустился ускоренным шагом по направлению к обсерватории. На бульваре не было ни души, и полицейскому легко было следить за темной фигурой журналиста, быстро скользившей по сухому и совершенно белому тротуару. Это путешествие к неизвестной цели раздражало его. Он начинал чувствовать усталость и холод. Минутами у него появлялось желание броситься на Коша и схватить его за ворот. Но если он не виновен, то какая это будет ошибка! Это будет скандал, потеря места. И он продолжал идти, сжимая кулаки, глотая свою злобу. В конце концов Кош войдет в какой-нибудь дом, и ему опять придется прождать всю эту ночь до утра, стоя на морозе с пустым желудком, замерзшими ногами и онемевшими пальцами. Вдруг он услышал позади себя голос:

– Здорово, Жавель!

Он обернулся и узнал сослуживца по полиции. Самообладание вернулось к нему. Он приложил палец к губам, взял своего товарища под руку и тихо проговорил:

– Тсс! Осторожней…

– У тебя есть дело?

– Да, вон там перед нами, метрах в двадцати.

– Важное?

– Еще бы! В моих руках, кажется… Но я не могу рассказать тебе. Послушай, если ты не очень устал, я тебе предложу дело. Выследи-ка моего человека; тут, может быть, самое первоклассное дело…

– А нельзя узнать?

– Не теперь. Через несколько часов, утром… Я ног под собой не чувствую, да к тому же, кажется, он меня заметил и догадался. Тебя он остерегаться не будет. Идет?

– Идет, – отвечал другой, – если это тебя устраивает. Мне нужно уложить его спать.

– Да, сперва; затем ты не должен отходить от его двери. Завтра утром, часов в десять, дай мне знать, где он провел остаток ночи и куда мне прийти сменить тебя. Я буду ожидать перед домом 16 на улице де Дуэ. Но ради Бога, не отставай от него ни на шаг. Нам никогда, может быть, не представится такой блестящий случай… И ты тоже в потере не будешь, я тебе за это ручаюсь…

– Все это очень хорошо, но все же мне хотелось бы знать…

– Ну, так слушай, – сказал Жавель, чувствуя, что его товарищ колеблется и что нужно играть в открытую, чтобы не испортить всего дела, – я, вероятно, выслеживаю убийцу с бульвара Ланн.

Он ничуть не был уверен в виновности Коша, но понимал, что если он покажет свою неуверенность, тот может отказаться помогать ему. Такая добыча не могла не соблазнить полицейского, но случай этот казался ему таким невероятным, что он еще раз переспросил инспектора:

– Ты вполне уверен?

– Вполне, – ответил Жавель. – Ты теперь понимаешь, с этим делом стоит повозиться.

– Можешь положиться на меня. Я его не выпущу.

– Главное – осторожность. Он парень ловкий и проворный.

– Да и я не дурак.

– Значит, в десять часов пришлешь кого-нибудь в улицу де Дуэ, 16?

– Будь спокоен.

Жавель повернулся и направился к центру Парижа. Он был спокоен. Кош от него не ускользнет, а если он ошибся, никто не узнает про его ночные похождения, кроме его товарища, которому теперь тоже болтать невыгодно.

От самого Люксембурга Кош шел, не поворачивая головы. Он шел все вперед, угадывая инстинктом грозившую ему опасность. Иногда он замедлял ход, чтоб лучше слышать звук преследовавших его шагов. Одну минуту, когда оба полицейские встретились, он думал, что спасен. Если бы близко была какая-нибудь поперечная улица, он пустился бы бежать что есть духу, но вскоре звук шагов донесся еще отчетливее, и он понял, что за ним гонятся уже двое. Он опять переживал тревогу, уже испытанную им однажды, когда он в ночь убийства шел один по опустевшим бульварам. Тот же страх перед чем-то неизвестным, та же зловещая тишина; чем дальше он шел, тем более он спешил и тем медленнее, казалось ему, он подвигался. Он чувствовал взгляды, устремленные на его затылок; угадывал шепот голосов, как будто незаметное дрожание, которое они сообщали воздуху, доходило до него звонкими волнами. Его нервное возбуждение было так сильно, что он сжал в руке револьвер, решив повернуться и выстрелить. Но его удержала от этого безумного поступка необычайная мысль, пришедшая ему на ум: страх никого не найти перед собою и понять, что он под влиянием галлюцинации.

Сумасшествие всегда представлялось ему в виде страшного призрака, и мысль, что ум его может пошатнуться, приводила его в ужас. Между тем он чувствовал, что не в силах больше владеть собой и что ужасный страх парализовал его ум, сковал его волю, мешает ему здраво рассуждать. Вскоре он почувствовал усталость, ту внезапную усталость, от которой подкашиваются ноги, против которой невозможно бороться и которая заставляет забыть все: горе, опасность, угрызения совести. Он шатался, объятый непреодолимой потребностью сна, мучительной, как голод, как жажда. Стиснув зубы, он повторял только:

– Вперед… вперед.

В самом конце авеню д'Орланс, около заставы, он заметил круглый фонарь гостиницы. Он позвонил, подождал, прислонившись к стене, чтоб ему открыли, спросил номер, бросился одетый на постель, не заперев даже дверь на ключ, и погрузился в сон, тяжелый, как смерть.

Через несколько минут полицейский, не имевший ни малейшего желания провести ночь под открытым небом, позвонил, в свою очередь, и самым естественным голосом сказал слуге: