Ужас. Иллюстрированное повествование о нечистой силе - [6]

На третий день решил сходить на охоту. Закинув ружьё на плечо, зашагал в сторону леса, который стоял плотной стеной за домом, в стороне от соснового бора.

В лесу меня тут же плотным нудным облачком окутали комары. Лес был старый, весь заваленный умершими, состарившимися деревьями. Они цепляли за руки, ноги, как бы не желали пускать в свою глубину. Буквально метров через сто под ногами захлюпала, зачавкала вода. Сапоги проваливались всё глубже и глубже, и во впадинках следов пузырилась, крутилась чёрная вонючая жижа. Начиналось болото. Оно уходило в глубь леса, окружая со всех сторон, и лес казался мёртвым, лишённым жизни. Только комары да мошки липли на потное лицо.

И вдруг я почувствовал, понял, что меня тревожило все эти дни. Я с ужасом осознал, что я здесь не один. За мной кто-то пристально наблюдал! Но откуда? Кто? Я лишь чувствовал, но не видел.

Быстро повернув, я буквально побежал к поляне. Свалился, чертыхнулся, отряхивая налипшую грязь, и вскоре выскочил недалеко от заброшенного дома. Тяжело дыша, прошёл мимо дымящегося костерка, спустился к баньке, открыл дверь — Мишки не было. Не видно его было и на берегу.

Выскочив наверх, я озирался по сторонам, а внутри всё сжалось от подступившего тошнотворного чувства одиночества. Оно наплывало, делая ноги ватными, непослушными. Мишки нигде не было. Я заорал так, что даже сам не понял, что кричу.

Внезапно я услышал Мишкин голос. Он доносился откуда-то сверху. С трудом я разглядел его почти на самой макушке берёзы, которая росла на краю поляны, изящно изгибаясь и нависая над рекой.

Я вскарабкался туда же и, еле отдышавшись, присел на сук чуть ниже Мишки. Он с испугом смотрел на меня, виновато моргая, отводя глаза. «Ты что?» — выдавил я.

И тут выяснилось, что все эти дни Мишка находился в подавленном состоянии, потому что ощущал себя на поляне неуютно. Но главное он понял, только когда я ушёл в лес на охоту. Мишка явственно почувствовал, что за ним кто-то наблюдает.

Он чувствовал на себе взгляд. Это и заставило его опрометью кинуться к дереву и лишь на его вершине осознать свою безопасность. Тогда я поделился своими ощущениями, которые почти полностью совпали с Мишкиными. Он побледнел, руки судорожно сжали берёзовые ветки, которые служили ему опорой.

С дерева мы слезли, лишь когда наступили сумерки. Не разжигая костра, быстро прошли в баньку, закрылись, поужинали консервами.

Утром долго не вставали, но о вчерашнем не говорили, старались не вспоминать свою тревогу. Позавтракали у костра, и вдруг, не сговариваясь, взглянули друг на друга: мы опять начинали чувствовать ужас чьего-то присутствия. Не сговариваясь, мы прихватили ружья и пошли к берёзе.

На ней мы и провели остаток дня. Там, наверху, в шуршащей листве, у нас родился план. Завтра немедленно уходить из этих мест. Мы больше не могли выдерживать эту пытку страхом. Он нас сковывал, превращал оцепеневшие наши фигуры в какие-то мумии. Мы проклинали день, когда решили ехать в эту глушь. И шумные многолюдные московские улицы казались какой-то нереальной, фантастической мечтой.

Утром следующего дня, собрав свои вещи, захватив немного еды, мы в буквальном смысле слова рванули что было сил из этого места. В баньке остались палатка, спальники, котелки, основная часть продуктов… И записка, в которой мы сообщали нашим друзьям, что решили уехать. Дверь мы приткнули крепкой палкой.

Через пять дней натерпевшиеся страхов друзья были в Москве. А через две недели они встретились с оставившими их на том заброшенном хуторе товарищами. Те рассказали следующее. Когда они вновь попали на хутор, на месте стоянки Павла и Миши стояла мёртвая тишина. Никого не было. Они злились на Павла и Мишу, недоумевая: что же всё-таки случилось? Дверь в баню оказалась открытой настежь. В воде у самого берега лежал смятый котелок…

Войдя в баньку, они увидели страшную картину: рассыпанная вермишель, крупа, разорванные спальные мешки. А самое необычное — содержимое канистры с топливом для лодочного мотора было вылито на пол. Для этого надо было отвернуть крышку!

Собрав уцелевшее, они уплыли. Оставленную Павлом и Мишей записку не нашли…

Больше, сообщил Павел Гусев, бывать в тех местах ему не доводилось. Остались лишь память и страх, панический страх, испытанный первый раз в его молодой жизни. Испытать такое вторично не было никакого желания. Я его очень хорошо понимаю.

Ужас без причины — признак…?

В моей обширной практике посещения аномальных квартир такое также случилось впервые. Ведь это тоже был ужас как бы без причины: накатило вдруг и вроде бы ни с того, ни с сего. Смех без причины — признак известно кого. А ужас без причины — не из той ли же самой категории? Не скажу, чтобы очень уж всерьёз, но всё же, признаюсь, я испытывал некую смутную потребность, чтобы кто-то — авторитетный, уважаемый, знающий — подтвердил бы, что я действительно, так сказать, «не чайник»! Если и не впрямую; то хотя бы намёком, косвенно… Вскоре судьба подарила мне такую возможность.

Глава моей подопечной семьи как-то попросил меня показать своего сынишку квалифицированному психиатру — на всякий случай, но мне всё было недосуг. А тут я вспомнил об этой его просьбе. Психиатры уже обследовали семью в начале марта, во время первого бурного всплеска полтергейстных проявлений. Тогда приезду наряда милиции предшествовал визит бригады скорой психиатрической помощи. Как и следовало ожидать, ничего предосудительного найдено не было. «Нам тут делать нечего!» — дружно заявили врачи-психиатры и тут же отбыли восвояси. Их место занял наряд милиции. Правда, диагноз психиатров тогда мало что прояснил служителям правопорядка.