Уж замуж невтерпеж - [161]

Во второй раз была Кимиэль. Она, не слушая возражений, отправила Фларимона отдохнуть (угум, я же говорила, он почти все время проводил со мной, когда только спать и есть умудряется, или он не ест и не спит?). После чего принялась меня воспитывать: нечего нос вешать, нельзя в молчанку с собственным мужем играть (так, о браке и Кимиэль знает), и что я себя явно недооцениваю. Остановить эти нравоучительные речи удалось только вопросом о моем спасении. Однако Кими (будущая повелительница, махнув рукой на этикет, сама предложила так ее называть) повторила предложение Эфиана.

— У Сирин можешь не спрашивать — вряд ли ей позволили что-то важное увидеть. Эфиан не ответит, поскольку не его тайна и не он дело делал. Жармю… Отмолчится по тем же причинам, что и Эфиан. Остается только Фларимон. Но не все на свете полезно знать, иногда тайна предпочтительней, — закончила советом свою речь Кими и, заставив выпить очередной травяной отвар, отправила в постель. — Силы зря не трать, к балу лучше береги их.

К балу? Какому еще балу?

В третий, а может и четвертый раз (ну сбилась я со счету, что поделать?) помехой стал визит владельца замка, так гостеприимно приютившего нас, особенно меня — князя Мийхо Жданича, крупного седовласого мужчину, с пышными усами и прозорливыми карими глазами. Давнего знакомого папа… Точнее они вместе в ордене, гм, служили.

— Ой, да как же ты выросла! — все восторгался дядя Мий, как мы его с Саргой называли. — Красавицей стала, вся в матушку. Только глаза папкины и остались! Я тогда говорил Мелегиту: ухо востро держи, да глаз не смыкай — Эредет такой красавицей станет, что и украсть могут!

— Вы… знакомы? — сумел вклиниться Фларимон, недоуменно поглядывая то на меня, то на князя.

— А то! Это ведь дочка моего старого друга Мелегита — графа Онтэсского! — радостно подтвердил дядя Мий.

— Графа Онтэсского? Бывшего главы ордена Золотого Дракона? — почему-то севшим голосом уточнил супруг.

Получив еще один утвердительный и не менее радостный ответ, Фларимон едва не потерял сознание, после чего по стеночке практически прополз к двери. Дверь не хлопнула, нет, он ее очень-очень осторожно прикрыл. И что это с ним, испугался?

— Чего это он? — князь, как и я, недоумевал.

— Ну… Папа испугался, — решилась предположить я.

— Так он… э-э… не знаком? — удивился дядя Мий.

Не могла же я соврать? Только утвердительно кивнуть.

— Таки украли! — почему-то довольно усмехнулся князь, подкручивая усы. — А вот как близнецы растут? А Сарга что, в Академию небось просится? А матушка как поживает? — дядя Мий буквально завалил меня вопросами…

Стою у окна и бездумно смотрю на фруктовый сад, распростершийся у замка. Не совсем бездумно, конечно. Просто мысли разные бродят в голове: путаются, сталкиваются, мешаются, мельтешат, на чем-то одном сосредоточиться не могу. Вот и смотрю на сад. От золотой роскоши листвы почти ничего не осталось. Осеннее солнце багряным окрашивает голые ветви, причудливые тени бегут по дорожкам, паутиной приближающихся холодов охватывая мир. Покой, почти сон. Того и гляди — снег пойдет. Все верно, год ведь на исходе, скоро зима. Удивительно, как это теплынь в Аломе задержалась. У нас, в Солонцах, еще тепло, листопад только набирает силу, укутывая землю в пестрое одеяло. Эх, вряд ли застану праздник Осени дома, точнее явно не попаду домой к этому времени: еще ехать в Старый Лес надо. А с Фларимоном я и не поговорила даже…

Он подошел тихо, почти неслышно. Только что-то подсказало мне, что он здесь, рядом. Что-то… Глупое сердце, все еще прячущее в самой глубине даже не надежду, а иллюзию, желание… Мечту… Вот и как тогда избавиться от любви? Ведь страдать по собственной воле не самое приятно дело, скажу я вам.

Фларимон встал рядом, опершись о стену. Рядом, но на расстоянии окна. Будто бы оно границей пролегло между нами. И снова молчим, не зная как начать разговор. И я все жду и гадаю, кто теперь войдет, чтобы помешать? Хотя было бы чему мешать.

— Я понимаю, знаю, ты имеешь право осуждать меня, но… позволь объяснить, — голос Фларимона звучит глухо, словно издалека.

Надо же, он первым решился заговорить.

— Видишь ли, уже тогда, летом, я знал, что кто-то преследует меня и кузена. Не знал, с какой целью и кто. Я пытался выяснить, но безуспешно. Даже у наатцхешты спрашивал, хотя и не рассчитывал на чудо.

Наатцхешта? Ой-ей! Как подозрительно, однако.

— Но я слишком витиевато вопрошал, все отгораживался изящной словесностью, не желая сознаваться в собственной слабости. Как спросил, так мне и ответили, — горько усмехнулся принц. — Наатцхешта сказала только одно: «Ищи в Старом Лесу и обретешь!», а я… Я поверил ей. Потому и поехал в лес, а там… Там мы с тобой встретились. Все так запуталось. Нет, я не оправдываюсь, не пытаюсь найти… Все мои попытки защитить тебя — ведь будучи со мной, ты тоже была в опасности и могла пострадать, — пошли прахом: сперва разбойники, потом волхв. Я виноват перед тобой, очень виноват. Возможно, ты могла бы простить, зная всю правду. Но, вместо того, чтобы всё рассказать, я злился и молчал. Злился на себя, на случившееся, на… всё и вся одновременно. Как ты только меня вытерпела? — Фларимон недоуменно покачал головой.