Уж эти мне мужчины - [7]

— Во-первых, он был должен не мне, — завелся Костолом. — Во-вторых, никто не заставлял его влезать в долги. В-третьих, ты сама на коленях умоляла меня спасти твоего дорогого папочку, выплатив его долг, и поклялась взамен выполнить все, что я попрошу. Теперь ты работаешь на меня. Так в чем же дело?

— «Все» не означало мотаться по Сибири в разгар зимы! — закричала Арлин. — «Все» не означало жить в прокопченной бревенчатой избе без электричества, с клопами, лайками и эвенками, которые не моются и не меняют одежду до тех пор, пока она не расползется в клочья и сама не свалится с них!

— Ну зачем же так преувеличивать? — обиделся Костолом. — Электричество обещали включить через пару дней. Да и о какой зиме ты говоришь, если на дворе апрель?

— В Сибири апрель — зима, — продолжала настаивать на своем Маша. — Как иначе можно назвать двухметровые сугробы и двадцатиградусный мороз?

— Насчет клопов я еще могу согласиться, — не слушая ее, продолжал Гарик. — А вот эвенки в гостинице не живут. Они живут в чумах и на стойбищах. Лайки тоже не заходят дальше холла — им жарко! — к тому же они тут все ручные. И вообще мне нравятся животные.

Маша выпрямилась во весь рост и, схватив со стола зажженную керосиновую лампу, угрожающим жестом подняла ее над головой.

— Убирайся вон, или я разобью ее о твою тупую башку, — решительно произнесла она.

— Ладно, ладно, ухожу, — пожал плечами Костолом. — Еще не хватало, чтобы ты спалила гостиницу.

— Это не гостиница! — крикнула Арлин в закрывшуюся за ним дверь. Она поставила лампу на место и, всхлипывая в ярости и бессилии, упала на кровать. — Все! Мое терпение кончилось! — прошипела она. — Пусть мой дорогой папаша выкручивается как хочет. При первой же возможности я сбегу.

* * *

— Я совершенно разбита! — воскликнула Мария Тереза. — Эта проклятая баронесса Тинерсен когда-нибудь меня прикончит!

Альберто усмехнулся.

— Ты сама настояла, чтобы мы присутствовали на этом приеме, — сказал он. — И всего лишь несколько часов назад ты утверждала, что ее вечера весьма изысканны.

— Ты даже представить себе не можешь, что она сделала со мной! — простонала маркиза.

— Разрешаю тебе поплакать на моем плече, — с трудом подавляя зевоту, великодушно предложил сын.

Мария Тереза потрясла головой, словно отгоняя от себя кошмарное видение.

— Ты знаешь этого малолетнего тореро, которому на прошлой неделе исполнилось шестнадцать лет?

— Ты имеешь в виду Манолито Ортиса?

— Кого же еще?

— Я видел его фотографии в журналах. Он обнимал симпатичную блондинку, и заголовки трубили о первой любви новой звезды на сверкающем небосклоне корриды.

— Не верь тому, что пишут в журналах, — мрачно сказала Мария Тереза. — Не знаю, какая по счету любовь эта блондиночка, поскольку Амалия Тинерсен утверждает, что именно она была первой страстной любовью Манолито.

Альберто поперхнулся.

— Ты шутишь! — воскликнул он. — Амалия годится ему в бабушки. Кроме того, она сделала столько пластических операций, что, когда улыбается, у нее задирается зад!

— Не смей так говорить! — возмутилась маркиза, сама питавшая слабость к пластической хирургии. — Нет ничего смешного в том, что женщина хочет быть красивой!

— Но ты видела, как она улыбается? — продолжал настаивать на своем Альберто. — Ее кожа натянута так, что ей с трудом удается открывать рот!

— Дело не в том, как она открывает рот, — раздраженно воскликнула Мария Тереза, — а в том, что она соблазнила пятнадцатилетнего мальчугана, а теперь, когда он появляется на страницах светской хроники с юной блондинкой, Амалия сгорает от ревности и страсти. Она во всех подробностях поведала мне о том, как она сделала его мужчиной, какое у него не по годам развитое, мускулистое тело, как они занимались любовью в конюшне…

— В конюшне? — недоверчиво спросил Альберто. — Ты хочешь сказать, что баронесса Тинерсен занималась развращением малолетних в конюшне?

— И не только в конюшне, — многозначительно подтвердила маркиза.

— Похоже, аристократки питают слабость к простолюдинам, — лукаво подмигнул матери Альберто, припоминая их недавний разговор. — Держу пари, в твоей жизни тоже был какой-нибудь красавец-тореро!

— Как ты смеешь так говорить! — вскакивая с кресла, возмущенно закричала маркиза. — Я была чистой и непорочной, когда вышла замуж за твоего отца, и я всегда свято хранила его честь!

— Ну зачем так волноваться, — примирительно сказал Альберто, обнимая мать. — Я же просто пошутил. Я знаю, что для тебя честь семьи — превыше всего.

— Никогда больше не делай таких намеков, — сухо сказала Мария Тереза. — Это оскорбляет память твоего отца. Я иду спать, — добавила она, целуя сына в лоб. — Спокойной ночи.

Зэки с шумом рассаживались на жестких стульях клубного зала. Вася проследовал за Валькирием и Чумариком к первому ряду. Как любимчик пахана, он пользовался особыми привилегиями.

Джокер уселся на стул с художественно выцарапанной на нем могилой, увенчанной непомерно большим крестом. Рядом корявым почерком было написано: «Урою всех, волки позорные!» Слева от него рассаживалась по местам команда другого пахана, Косого. На задних рядах началась свара, шум которой перекрыл голос начальника лагеря: