При этом Гарбуз растормошил перья и щелкнул по куриному зобу пальцем. Раздался дребезжащий, металлический звон.
— А вы говорите, «не ново»!..
— Да… — недоуменно согласился я.
— Обыкновенная курица, — наставительно повествовал Гарбуз, — съедает за световой день от силы двести долгоносиков. А эта способна уничтожить тысяч десять — пятнадцать! Не курица, а птица с волчьим аппетитом!
— Что же это за порода такая?
— Та же обыкновенная несушка, но с переделанным зобом. Или, проще говоря, курица с заслонкой. Вы, очевидно, знаете, что птица тогда бывает голодна, когда у нее зоб пустой. Исходя из этой концепции, мы оперировали куриный зоб. Вырезали у него переднюю стенку и вмонтировали на это место жестяную заслонку. Разумеется, заслонка по краям обтянута стерильной резиной, которая пришивается к зобу и быстро срастается с живой тканью.
— М-да, — сказал я, с сожалением глядя на измученную птицу.
— С рассвета голодную курицу я вывожу на плантацию, и она с остервенением начинает клевать долгоносиков. Минут через пятнадцать — двадцать я замечаю в ее движениях этакую вялость. Значит, зоб набит, аппетит утолен. Тогда я дергаю вот за эту веревочку — заслонка открывается, и мертвые жуки сыплются наземь. Курица, ощутив голод, с прежней энергией набрасывается на вредителя. И так до вечерней зари.
— А не утомительно ли, товарищ Гарбуз, с утра до вечера водить курицу на поводке?
Очевидно, не уловив иронии в моих словах, он ответил:
— Во имя науки Джордано Бруно пошел на костер!
Уж коль речь зашла о науке, я не сдержался:
— Вот вы, товарищ Гарбуз, имеете непосредственное отношение к курам. А скажите по совести: вашу науку не поднимали куры на смех?
Гарбуз побагровел, вскочил, закричал:
— Вы, Остапенко, бюрократ, морганист!
Схватив курицу в охапку, Гарбуз бросился к выходу. Веревочка зацепилась за дверную ручку, и механическая заслонка, гремя и подпрыгивая, покатилась по полу.
Почти два года Афанасий Гарбуз морочил головы курам, обманывал сотрудников института, выдавая шарлатанство за науку. В летние месяцы он покидал стены лаборатории и ехал в наши солнечные края с «творческой командировкой» в кармане. За государственный счет он жил тут, как на даче. Прошлым летом директор института досрочно отозвал его с дачи и освободил от занимаемой вакансии. А к нам прислал настоящего ученого и очень просил меня: ежели в какой-либо докладной зайдет речь о Гарбузе, то не указывать наименования института…
В большом потоке истинных новаторов колхозного производства я бы давно забыл о Гарбузе, если бы не явился Поросенков.
Этот на вытянутых руках нес перед собой старое деревянное корыто, набитое землей. С корыта свисали вниз какие-то уродливые растения. Красный от натуги гость ногою сдвинул пару свободных стульев и на их спинки осторожно поставил свою ношу.
— Наше вам, Макар Матвеич, — сказал он, переводя дыхание.
— Здравствуй, — говорю, — товарищ Поросенков. С какою оказией прибыл в наши края?
Я знал Поросенкова по Архангельской области. Он работал в лесничестве и выращивал на поляне грибы-споровики.
— Прослышал, Матвеич, что ты тут к пропаганде передовых методов отношение имеешь. А я на текущем этапе — мичуринский опытник, свободный художник по переделке растений.
— Вот оно что… — не скрывая удивления, сказал я.
— Да, да, Матвеич! Именно художник по переделке растений! И приехал потому, что в Архангельске не понимают меня! — воскликнул Поросенков и подошел к корыту. — Со времен Адама и Евы пшеница росла колосом кверху. Это была ошибка природы. Вода и пища, которые высасывает корневая система из земли, очень медленно и в ограниченных дозах поступали к колосу. Оттого злак получался щуплый. Я повернул пшеницу колосом вниз. Полюбуйтесь! Перед вами корыто вверх дном. Весною я насыпал сюда обыкновенного чернозема, посеял пригоршню яровой пшеницы, полил, удобрил и сверху приколотил проволочную сетку. Когда пшеница взошла и хорошо раскустилась, я подвесил корыто дном кверху. Густая и прочная металлическая сетка предохранила землю от высыпания. В дне корыта я прорубил оконце для поливов, удобрений и соблюдения солнечного режима. Таким образом, питательные соки и вода идут теперь из земли к колосу не кверху, а книзу, что для всяких жидкостей во много крат легче. Пшеничное зерно при таком питании через два-три сезона достигнет размеров грецкого ореха.
— Ты что ж, уважаемый, — спрашиваю, — приехал за советом или хотел бы узнать мое мнение о своем опыте?
— А чего тут, Матвеич, советоваться: дело ясное. Надо приступать к реализации, внедрять мой метод во все колхозы!
— Да ведь этак и корыт не хватит, — пытался я разубедить безудержного фантазера.
— А это все будет зависеть от размаха. Я предлагаю использовать парниковые рамы, ящики от канцелярских столов, бочкотару…
— Но пойми ты, нельзя же всю колхозную землю поместить в бочкотару!
— А всю ее и помещать незачем: пара-тройка парниковых рам с успехом заменят вам гектар пашни!
— Вот что по-дружески посоветую я тебе, товарищ Поросенков. Ради бога, не заикайся о своем методе в присутствии колхозников. Иначе окончательно потеряешь авторитет.
