Узелок на память [Фельетоны] - [13]

А Гасаидов в недоумении разводит руками: «И чего они ко мне придираются! Будто я один строю родовые особняки!»

…Жизнь в особняках Гасаидовых течет плавно, как вода в арыке.

— Салом-алейкум! — приветствует старшой по утрам своих многочисленных родственников.

— Ваалейкум-асалом, аксакал! — отзывается эхом во всех концах города.

…До поры до времени!

Надпись на гарбузе

Хутор Рушниковский стоит на старом чумацком шляху. Он ровесник Запорожской Сечи. Каких только историй не случалось на его долгом веку! Но последняя, как утверждает дед Олесь, самая заковыристая.

Была пора золотой осени. Колхозники, управившись с делами, собирались играть свадьбы. Все шло своим чередом.

И вот тут-то стряслось.

В воскресный полдень вдоль улицы, поднимая пыль, неслась старомодная таратайка. Под дугой звенел-заливался валдайский колокольчик. За кучера сидел дед Олесь, а позади него на фибровом чемодане, заляпанном цветастыми наклейками, подпрыгивал Спирька-модернист. Вид у пассажира был растерзанный. Его модная прическа «а-ля кок» превратилась в растрепанную куделю, фалды ядовито-зеленого смокинга развевались, как паруса, а брюки-дудочки засучились по самые колени.

Следом за таратайкой со свистом и улюлюканьем гналась ватага хуторских ребятишек. Из подворотен выскакивали дворняги и, неистово лая, бросались под колеса.

А под явором, возле Грицьковой хаты, катались со смеху дивчата и парубки:

— Ой, уморила Наталка!.. Яку дулю пиднесла Спирьке!

Круто заварила кашу красавица Наталка, младшая дочка Григория Мельниченко, неугомонная затейница и первейшая звеньевая-огородница. Никто на хуторе не думал, не гадал, что ее безобидная выходка примет такой оборот.

Не зря говорится: что написано пером, того не вырубишь топором. Именно пером написала Наталка. Не школьным-ученическим, не вечным-автоматическим, а самым обыкновенным, выпавшим из гусиного крыла. Подняла его как-то в минуту отдыха подле бахчи и вывела на корочке молодого кавуна: «Кушайте на здоровьичко, добрые люди! Цей кавун ростила Наталка Мельниченко, ланковая Рушниковского колгоспу».

За делами-заботами девушка забыла о своей «монограмме» на кавуне. А год на бахчах выдался первостатейный. Кавунов уродилась тьма-тьмущая. И все как на подбор, что по весу, что по вкусу. Тронешь щелчком по кожуре — звенит, как струна на бандуре, прикоснешься ножом — сам раскалывается надвое, а внутри — боже ж ты мой! — кровь с молоком, мед с сахаром! Положишь в рот — тает! Вот какие кавуны вырастила звеньевая Наталка!

Пятьдесят тысяч карбованцев выручил колхоз от бахчей. Отведали рушниковских кавунов москвичи и киевляне, липецкие металлурги и донецкие шахтеры…

Кавун с надписью, как и предполагала Наталка, попал в руки доброго человека. Купил его на лотке, у проходной завода, старший горновой Иван Авдеевич Гуляйкозак.

— Фирменный раздобыл! — похвалялся горновой приятелям. — С клеймом!.. Видать, и в колхозах есть свои ОТК.

Иван Авдеевич — человек хозяйственный. Собрал семечки после трапезы, прокалил на жаровне и говорит напарнику, с которым за мое почтение умяли кавун:

— Попробую посадить на грядке. Чем черт не шутит! Может, Наталку переплюну.

— Дай бог нашему теляти да волка съесть! — подмигнул тот. — Мичуринец объявился! Поджарил семена и собирается сажать. Ты бы еще очистил их! Давай уж лучше благое дело сделаем: поблагодарим колхозницу за гарный кавун через газету.

Редактор прочел письмо горновых, вызвал очеркиста и благословил его в путь-дорогу. Неделю спустя был напечатан рассказ о рушниковских кавунах. И с газетного листа читателю задорно улыбалась кареокая раскрасавица Наталка Мельниченко.

— Пропала дивчина! — сказал, развернув свежую газету, председатель Рушниковского колхоза Михаил Горобець. — Женихи житья не дадут!

Горобець как в воду глядел.

До кавунов почтарь Олег появлялся в хуторе на велосипеде с сумкой через плечо. А теперь районная контора связи выделила ему мотоцикл с коляской. Едва солнце поднимется над явором, как у околицы уже слышится тарахтение мотора. Олег, минуя правление, первым делом подкатывает к крыльцу Григория Мельниченко. С трудом почтарь вытаскивает из коляски пеньковый чувал.

— Получай, Наталка! Только тару верни, а то завтра не в чем везти будет!

— Ой, лишенько ты мое! — причитала Грицькова жинка. — Закрутять дивчине голову!.. И звиткиля взявся той корреспондент, щоб ему ни свита, ни солнца!

Наталка заливалась серебряным смехом, а Григорий с достоинством крутил пшеничный ус.

— Чего ты журишься, стара́? Гордиться треба! Наша фамилия звенит на всю Таврию!

И каких только писем не было в том чувале! Прямоугольные и квадратные, ромбовидные и треугольные… А в конвертах — машинопись и каллиграфия, вдохновенные стихи и лирическая проза, вопросы и предложения, фотокарточки и марки на обратный ответ!.. Казалось, все женихи Причерноморья претендовали на руку и сердце Грицьковой дочки.

Ответы девушки писали сообща, всем звеном. На серьезные письма отвечали серьезно, на шутливые — шуткой, на предложения — коротким и убийственным отказом: «Я замужем!» Лишь одного адресата удостаивала звеньевая обнадеживающим словом: «Люблю!» На Балтику летели письма с этим словом к старшине первой статьи Миколе Козодубенко. Ой, и добрый же хлопец Микола! Плечи саженные, грудь колесом, чуб волной, глаза, словно лесные родники, а заспивает — аж листья с деревьев сыплются. И тракторист был наипервейший. Последний год служит на флоте. Как вернется, так и свадьба: Микола с Наталкой друг в друге души не чают.