Узбекские повести - [111]

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дома жена белила комнату, в которой обычно выкармливала шелкопряда. Камалу, только что видевшему Малику во всей ее расцветшей пышной красоте, Нигора показалась не только неряшливой, просто уродливой: подпоясанная какой-то веревкой, в стоптанных калошах на босу ногу, заляпанная известью… Молодо и живо сверкнули только глаза на закутанном в белую хлопчатобумажную косынку лице. У Камала не было желания даже говорить с ней, он повернулся и, не заходя в дом, тяжело присел во дворе под навесом, как человек, утомленный дальней дорогой.

С тех пор как они поженились, Нигора не помнила случая, чтобы они с Камалом разговаривали друг с другом, как должны говорить муж и жена. Камал рано уходил на работу, возвращался поздно, его не интересовала жизнь семьи, он не спрашивал, как жена управляется по дому, если выпадало свободное время, он проводил его, лежа на подушках с книгами. Даже ее причитания о том, что не пристало семейному человеку заниматься такими несерьезными делами, не мешали ему, собравши вокруг себя своих троих сыновей, читать им какую-нибудь сказку, а стоило ему вырваться в город — можно было не сомневаться, он не забудет привезти увесистую связку книг. Зная нрав мужа, Нигора не ждала, что он объяснит ей и свой неожиданно ранний приход, и расстроенный вид.

Раньше ей даже нравилась молчаливость Камала, молчаливость была как бы продолжением его мужественности и надежности, подтверждением твердого характера. Ведь именно твердый характер — основное качество мужчины. Но теперь у нее едва хватало сил сдерживаться, порой ей казалось, что она вот-вот лопнет от досады, — в те минуты, когда он вот так нахмурится, переживает и молчит. Вот и сейчас у нее не хватило терпения молчать, она обмакнула кисть в ведро, сделала два длинных ровных мазка, пристально взглянула на мужа и опустила кисть в известь.

— Может, что-то случилось? — негромко спросила Нигора.

Камал не оглянулся, будто не слышал. Он вытащил из кармана сигареты, закурил и положил сигареты рядом.

— Завтра уезжаю в Маханкуль.

— Так вы вчера только вернулись?! И снова?

— Теперь буду работать там, — о переводе в бригадиры Камал дипломатично умолчал. Не все сразу.

Нигора с кистью в руках подошла к мужу, по полу протянулся похожий на веревку след.

Камал с тоской чувствовал приближающуюся сцену, но рано или поздно этого разговора не миновать.

— Куда это вы собрались ехать?

— Куда-куда, в пустыню, — Камал даже улыбнулся, как ни в чем не бывало.

— Неужели больше некого послать? Пусть туда едет ваша милая апа. У нее некому цепляться за подол!

— Что ты заладила с этой апой! — Камал раздраженно придавил сигарету и вдавил ее в землю. — Она не одна командует, это решение правления.

Нигора уронила кисть и, опустившись на корточки, заплакала, по-детски вытирая глаза рукавом платья.

— Разве они не понимают, что у вас семья, дети! О чем они думают?

Камал молча пережидал слезы жены. Женщине полезно плакать, от этого она становится мягче и сговорчивей. Конечно, Нигора не из плаксивых и для себя ничего не просит, да и сейчас она расстраивается из-за благополучия семьи. Сквозь всхлипывание и слезы до него донеслось:

— Тогда и нас забирайте в пустыню! Соберемся и поедем с вами! У всех отцы, а ваши как сироты.

— Ну, хватит! Замолчи! Я что, умирать уезжаю! Чего ты разревелась! — Камал хотел утешить жену, но получилось грубо.

Нигора сжалась в комочек, плечи сотрясали горькие безутешные рыданья. Наверное, она и сама не понимала, отчего так пугает ее отъезд мужа, ей казалось, что она остается совсем одна перед выраставшими с его отъездом трудностями, некому будет защитить ее и детей, а его грубый окрик подлил масла в огонь. Обычно Нигора молча сносила грубость мужа, так было заведено не ею. У мужчины жизнь проходит вне дома, и там у него заботы и неприятности, естественно, что домой он может прийти расстроенным, и в такие минуты можно и потерпеть, если он сорвет зло на жене. Но сейчас его грубость задела душу. Кто еще терпел так безмолвно? Разве так ведут себя другие женщины в кишлаке? Она не то что другие, не рвется в город за развлечениями, по магазинам, не требует золота и браслетов… За что? У нее нет даже парчового платья, а ведь иные даже в поле на работу выходят в шелках, разъезжают в машинах, то и дело мотаются в город, отдыхают… А что видела она? Все ее заботы только о детях, о семье. Разве она не ухаживает за Камалом, разве не старается во всем помогать ему? И вот теперь в благодарность за то, что она не жаловалась, не поднимала крик, довольствовалась тем, что у них есть, и не требовала большего, он оставляет ее и отправляется в дикую пустыню, а она остается здесь одна с детьми и хозяйством! Чтобы они ослепли там, в этом правлении!

Нигора вскочила, торопливо отерла рукавом слезы.

— Идите и откажитесь, — тихо попросила она, — я вас очень прошу!

В это время в калитку с боевыми криками, размахивая воображаемыми саблями, влетели босоногие сыновья. Двое старших были в рваных штанах, а младший и вовсе в одной рубашке. «Всадники» увидели отца и поскакали к нему, понукая своих «коней». Глаза у Камала потеплели и на душе отлегло, когда он взглянул на выстроившееся перед ним воинство. Так они и стояли перед ним по росту и старшинству. Суван-батыр лев, а не джигит, он сразит в бою несметное воинство врага. Средний, Сиявуш-батыр, всем пожертвует ради справедливости на земле, даже собственной жизнью. А самый маленький, Султан-батыр, когда вырастет, будет великим правителем мира!