Узаконенная жестокость: Правда о средневековой войне - [109]

Некоторые из этих пыток имеют религиозную подоплеку (св. Лаврентий, например, тоже принял мученическую смерть на раскаленной решетке) или схожи с описаниями из англосаксонской хроники, но страдания, как подтверждает Ральф Коггесхолл, были вполне реальными. Далее в хронике разъясняется мотивирующий фактор для совершаемых зверств:

Несчастные издавали жалобные крики и ужасные стоны, но никто вокруг не проявил к ним сострадания, поскольку их мучителям были от них нужны только деньги. Многие, у которых было добро, отдавали его своим истязателям, однако те не верили, что им отдают все до последнего. Другие же, не имевшие за душой ничего, давали лишь обещания, чтобы хотя бы на время избавиться от мучителей, от которых и так натерпелись вдоволь. Такие гонения происходили по всей Англии, и отцы терпели мучения от собственных сыновей, братья — от братьев, а граждане — от своих же сограждан.

Этот абзац в большей степени, чем остальные, объясняет зверства солдатни по отношению к некомбатантам во время средневековых войн. Все так или иначе сводилось к деньгам. Под предлогом мнимой военной необходимости обирались до нитки невинные люди, которых намеренно объявляли вне закона и, помимо собственной воли, лишали всякой защиты. Пытки не были только проявлениями бессмысленного садизма (хотя случалось и такое), а представляли собой средство вымогательства. Чем более жестокая применялась пытка, тем больше страха нагонялось на жертву и на зевак, и тем скорее они расставались со своим добром. Боль являлась тем самым катком, который выдавливал из жертвы ее богатство.

И снова мы сталкиваемся здесь с противоречивыми сведениями. Пытка представляется общепринятым средством, применявшимся по вышеизложенным причинам. Однако пытка — это все-таки не убийство. Несомненно, многие истязаемые умирали при пытках, а других убивали для того, чтобы шокировать потенциальных жертв и заставить их платить. Но как же тогда быть с рассказами о массовой резне? Джон Джиллинджем утверждал: «Разорение и выжигание сельской местности являлись важными составляющими рыцарской войны, а вот убийства не оказывающих сопротивления мирных жителей — нет». Так, согласно записям Ордерика Виталия, в 1118 году ограбленные крестьяне отправлялись вслед за войском или отрядом, «рассчитывая выкупить или каким-то образом вернуть свое добро». Несмотря на ряд утверждений о том, что кампания Иоанна в 1215–1216 гг. превзошла по жестокости более ранние шотландские вторжения, это, очевидно, не совсем так. Во-первых, кампания Иоанна не была походом за рабами — при отсутствии рабства в Англии незнатных пленников тоже забирали в целях получения выкупа: если убить родственников, то кто этот выкуп тогда заплатит? Более того, роль церквей как относительно безопасных убежищ в данном конфликте представляется более значимой, чем в других. Похититель коров, лишившийся руки, совершил свое преступление именно на церковном дворе. Роджер Вендоверский по поводу событий 1216 года отмечает, что «товары выставлялись на продажу только на церковных дворах, и никто не отваживался выйти за пределы церковной территории».

Из вышеприведенного отрывка следует, что люди, укрывшиеся в церкви, могли чувствовать себя в относительной безопасности (хотя один из командиров наемников убил кого-то в дверном проеме), однако к товарам и имуществу это не относилось. Тяжелое впечатление производят рассказы о грабежах кладбищ. Могилы опустошались с целью поиска ценностей, захороненных вместе с покойниками. Даже благодаря трупам удавалось поживиться: за них требовали выкуп — правда, вдвое меньший, чем за живых заложников. И Коггесхолл и Роджер Вендоверский ссылаются на масштабные спланированные убийства, причем последний утверждает, что в конце кампании Иоанн «в результате ужасной резни смог подчинить себе всю страну». Многие погибли во время штурма и разграбления таких городов, как Берик; масштабы других эпизодов массовых убийств, видимо, преувеличены, однако крупная кампания, связанная с разорением местности, поджогом и уничтожением построек, пытками мирного населения, как правило, приводила к большому числу жертв. Так, например, происходило при походе из Сент-Олбанс в Шотландию и обратно, при том что костяк войска состоял из закаленных и суровых иностранных наемников. Не знаем мы также и о деталях небольших эпизодов, когда отряд мародерствующих солдат мог в какой-нибудь деревне или городке совершать зверства под воздействием алкоголя или после недавнего сражения, когда еще не улеглось возбуждение, либо под впечатлением гибели товарища, за которого всем хотелось отомстить.

Часто повторяемая в хрониках фраза «не щадили никого» не всегда лишена двусмысленности: помимо подразумеваемого смысла «убивали всех без исключения», иногда она говорила о том, что никому не удалось избежать страданий и бесчестья, а это вовсе не означало полного истребления. Такое толкование может объяснить многие несоответствия в средневековых хрониках. Несмотря на свой размах, зимняя кампания короля Иоанна не была столь же кровавой, как вторжения шотландцев или восстания в Уэльсе. На общем фоне она выделяется за счет яркого и страстного изложения Роджера Вендоверского, а в его хронике акцент ставится не на военных действиях, а на страданиях простых людей.