Уйти красиво и с деньгами - [11]

Здесь, под глухой крышей, за полосатыми занавесями, было совсем темно. Одно полотнище Вова завязал узлом и впустил в беседку немного света. Теперь можно было разглядеть стол без скатерти, венские стулья и серые вечерние лица друг друга. В щелях между занавесками угасал закат, который на глазах из розового делался зеленым.

Ивана Рянгина сумерки ободрили. Он теперь не сводил глаз с Лизы. Иногда она даже закрывалась своей веткой: ей казалось, что он прикасается к ее лицу своим упорным взглядом, будто горячей рукой.

– А здесь жутковато, – оглянувшись, сказала Мурочка. – Вот когда горит лампа, то за столом всегда уютно. Мотыльки собираются на свет и падают прямо в чашки.

– Кроме нас, тут есть кто-то еще, – проскрежетал Вова страшным голосом. – Кто-то невидимый! Он стоит у меня за спиной и дышит. Ой!

Иван Рянгин его одернул:

– Не мели чепухи! Никого тут нет.

– Нет есть! – поддержала брата Мурочка. – Там слева, за кустами, баня. А в бане, известное дело, полно нечисти.

– Верно! В бане живет банник, – вспомнил Вова.

Лиза хотела было сказать, что ее няня в бане живьем видела чертей. Нет, ни слова больше о няне! Хотя заходить в пустую холодную баню Лиза и сама боялась.

– А вот Лизина няня верит, что повсюду полно чертей, – как назло, вставила Мурочка. – Например, стоит только в ладоши хлопнуть – они тут как тут. Это для них условный знак, потому бить в ладоши грешно, а театр – бесовское игрище. Няня так говорит. Ужасно темная! По ней, и слово «черт» сказать нельзя. Например, кто-то за обедом помянет черта, а черт уже в ложке сидит – маленький, меньше мушки, неприметный, прозрачненький. Проглотишь его невзначай вместе с супом, и вот он уже у тебя внутри. Тогда ты начинаешь куролесить, кричать разными голосами – одним словом, беситься. Только особой молитвой такого черта можно вышептать наружу.

– Вы тоже в это верите? – удивленно спросил Лизу Иван Рянгин.

Она горячо и совершенно неубедительно ответила:

– Нет! Нет, конечно. Какая еще нечистая сила? Разве только на кладбище…

– Не так уж далеко отсюда, – зловеще заметил Вова. – Говорят, ночью там такое творится!

– Что именно? – заинтересовался Иван.

– Да говорят, покойники колобродят – особенно те, которые много грешили при жизни. Нет им успокоения, и вот нечистый, которого Лизина няня боится звать чертом (хотя вряд ли это его настоящее имя!), ночью заставляет мертвецов бродить вокруг своих могил. Они пляшут, плачут и соблазняют прохожих. Таковы местные суеверия.

– Кого могут соблазнить истлевшие трупы или скелеты? – спросил Ваня.

– В свете луны скелеты облекаются призрачной плотью, – пояснила Мурочка. – Если такое увидеть, можно помешаться от ужаса.

– Еще про упырей вспомни! – хихикнул Вова.

– Упыри тоже бывают, только не у нас, а на Балканах. Ты читал графа Толстого? Это, конечно, беллетристика, но ужас как страшно. Когда после этого я смотрю на нашего историка Редедю… Он так чмокает губами, что мороз по коже! Я и сейчас вся дрожу!

– У вас, Мура, просто фантазия богатая, – сказал Ваня. – Упыри такие же сказочные герои, как Колобок или Баба-яга. Разве Колобок существует в реальности?

– Не думаю. И вообще, богатая фантазия не у меня, а у Лизы. Я больше склонна к точным наукам. Однако есть факты, для которых нет научного объяснения. Например, кладбищенские огни…

– Ну, это старые сказки! – оживился Ваня. – Давно известно, что газ метан, происходящий от окисления органических останков, способен не только внезапно выделяться из-под земли, но и светиться синеватым пламенем…

– Ах, при чем тут синеватые останки! Чумилка, расскажи про Соловова, – потребовала Мурочка.

Вова замялся:

– Соловов, может, врал…

– Врал? Тогда почему он после этого целый месяц лежал дома в нервной горячке, а? – не сдавалась Мурочка.

– Он на немецком срезаться боялся и потому остался на второй год. Лидтке – зверь, умучит до смерти, доведет до горячки! Он тоже упырь.

– Так это учитель Лидтке плясал на могилах? – удивился Ваня.

Мурочка даже ногой топнула:

– Володька, расскажи!

– Хорошо, – согласился Володька. – Только за истину рассказа не ручаюсь. За что купил, за то и продаю! Итак, слушайте. Сашка Соловов смертельно боялся экзамена по немецкому. Он просто одурел от страха: зубрил день и ночь, из дому отлучался только в церковь, свечку за себя ставить. И вот его младшая сестра, совершенно безмозглая, где-то узнала верный способ выдержать экзамен. А способ такой: ровно в полночь надо пойти одному на кладбище, взять с могилы праведника земли (горсть, никак не меньше!) и завязать в мешочек. Там же, на кладбище, над этим мешочком нужно прочитать пятьдесят раз «Отче наш» и тридцать «Верую», мешочек повесить на шею – и можно смело идти на экзамен.

– А мешок под рубашку спрятать, как ладанку, или надо его сверху носить? – спросил Ваня.

– Этого сказать не могу, – признался Вова. – До мешка у Соловова дело не дошло. Так вот, потащился этот дурень ночью на кладбище…

– Я бы умерла еще по дороге! – пискнула Мурочка не столько от страха, сколько для придания рассказу нужного настроения.

Вова продолжал:

– Потащился он на кладбище и только по дороге сообразил, что не знает, где похоронены настоящие праведники, где так себе, а где полные грешники. Думал он, думал и вдруг вспомнил, что недавно хоронили дурочку Федосью. Она была, помните, вроде городской юродивой: по дворам побиралась, ходила с богомольцами, носила отрепья. Куда уж праведнее! Да только похоронена-то она была в другом конце кладбища, а не там, где Сашка Соловов стоял. Между тем дело шло к полуночи, оставалось в запасе всего минут десять (Сашка для верности с собой дедовы часы взял). Если вокруг ограды бежать к Федосьиной могиле, не поспеть никак, а уж земли в мешок наскрести и подавно. Оставался только один путь…