Увидеть больше - [43]
Медленные туманные очертания понемногу высвечивались за окном или на телевизионном экране. Громадные доисторические чудовища со вздернутыми хоботами, похожие на танки, вдруг пронеслись навстречу, один за другим, звук отключен, но дрожь беззвучного рева наполнила тело тревогой. Документы, пожалуйста. Это еще что? Здесь вся группа в Келасс. Вот список. А этот, который спит? Его фамилия Мукасей. А! Пожалуйста, не надо человеку фонариком в лицо, он и во сне работает, пусть досматривает, что еще не досмотрел, сам проснется.
Он проснулся в постели, голый, некоторое время еще пытался задержать, соединить казавшиеся осмысленными фрагменты, бумага расползалась вместе со значками. Яркий свет процеживался сквозь синтетическое сито, воздух, пропущенный через кондиционер, был невыразительный, незнакомый. Наконец, Борис встал, с наслаждением потянулся, вспоминая ощущение тела, подошел к окну. Вид был закрыт глухой бетонной стеной. В шкафчике стандартной белизны лежал пакет, перевязанный золотистым бантиком. Он узнал цветастую рубашку, презентованную ему в Центре, под ней те самые бермуды. Поверх рубашки лежали темные противосолнечные очки. Усмехнувшись, примерил рубашку, надел очки. Воздух сразу наполнился золотистым сиянием. Зеркала в комнате не оказалось. Повертел в руках бермуды, надел.
Сразу прояснилось желание искупаться. Он высунул за дверь голову, еще с полотенцем на плече — без уверенности, примериваясь, с мыслью, похожей на предчувствие. Вспомнил женщину, которую не сумел увидеть ни в самолете, ни в автобусе, не нашел в себе сил очнуться от промежуточной дремы, но если до конца поверить в новое состояние, она не могла не появиться. И действительно, словно поддавшись ожиданию, по ступенькам лестницы сверху зацокали каблучки, появились на уровне глаз сверкающие босоножки, загорелые длинные ноги, спустилась Адриана, одетая умопомрачительно. Под полупрозрачной блузкой просвечивали торчащие острые соски, коралловое ожерелье на шее. У него перехватило горло. Почему я не видел вас? — приготовился он спросить, но заколебался, не правильней ли сказать ей «ты». Она его опередила.
— О, твой номер как раз под моим, — сказала, поздоровавшись. Значит, этой проблемы не было, на ты. — И сразу, вижу, решил войти в атмосферу, я даже не ожидала. Мои бермуды тебе, кстати, очень идут, — показала большой палец. — Можешь так ходить даже на конференцию. Тут нравы свободные. Хочешь сразу купаться?
— А ты? — он справился с комком в горле. Они медленно спускались по лестнице рядом.
— На море, говорят, сегодня шторм. И здесь, предупреждали, плохой пляж, какое-то течение. На хороший нас повезут завтра, если утихнет. А потом будет экскурсия на винзавод. У нас большая программа.
Прохладный полусумрак встретил их в холле. За стеклом синело небо, из бассейна доносились возгласы купальщиков. В ушах еще держался механический ночной гул (или это был шум близкого прибоя?)
— Может, в бассейне? — спросил он. Ему хотелось увидеть ее, наконец, в купальнике, в новом, солнечном свете.
— Мне сейчас надо по делам.
— А потом?
— Пока не знаю.
— Почему?
— Мужчины бывают на удивление бестактны, — засмеялась Адриана. — Подожди до вечера… может быть, — обещающе махнула она рукой, уже удаляясь.
Ах, эта улыбка! Он проводил ее взглядом. Холл был полон мужчин в цветастых рубашках и бермудах, это было похоже на униформу или наряд танцевального ансамбля, разнились только узоры. Блузка удаляющейся Адрианы выделялась светлым пятном. Те же фигуры перемещались на большом электронном табло, свисавшем с потолка, светлое пятно двигалось прерывисто, удаляясь. Он попробовал найти на этом табло себя. Вот стойка рецепции, служащая в синей блузке. Поднял руку, чтоб различить себя среди таких же, никто на табло не откликнулся. Изображение на нем сменилось крупной надписью: «Вас приветствует Келасс!». Надпись тут же сменилась рекламой: «Артефакты Келасской культуры. Уникальная экспозиция».
Борис, оглядываясь, двинулся дальше по холлу, многолюдье обтекало его, не соприкасаясь. Вскоре открылась и обещанная выставка, для нее было выгорожено обособленное пространство у стены. Разных размеров каменные объекты стояли на серых постаментах, они лишь могли казаться абстрактными — что-то вроде модернистских скульптур, похожих на предметы домашнего быта: утюг, телефон, чайник. В искривленной большой раковине, поставленной на ровный камень, можно было узнать очертания старинного граммофона, миниатюрная модель ступенчатой ацтекской пирамиды была похожа на каменный муляж старомодного фотоаппарата с кожаной гармошкой. Был объект, напоминавший очертаниями школьный микроскоп, был напоминавший пишущую машинку. Очертания местами огрублялись наростами, вроде известковых отложений, в камне были различимы крохотные морские ракушки. Эти странные объекты словно предлагали себя принять скорей за природные курьезы, без всяких следов обработки. Что значили, однако, слова об артефактах неизвестной культуры?
Борис качнул головой и вышел из холла, ощутив себя вдруг внутри ожившей рекламы. Синело небо, несколько человек плескались в ярко-синей воде. Задерживаться тут не захотелось, лучше было поискать выход к морю, держа направление на его шум. Увитая зеленью высокая решетчатая ограда перегородила дорогу. У ворот была проходная будка. «Выходить нельзя», — движением руки остановил Бориса человек, тоже в рубашке с пальмами. «Почему?» — спросил тот. «Безопасность», — ответил охранник коротко. Борис только тут заметил, что под рубашкой на его поясе оттопыривалась кобура. Шевельнулось неприятное чувство, погасло.
Герои сказочной повести «Учитель вранья», пятилетняя Таська и её брат, второклассник Тим, увидели однажды объявление, что на 2-й Первоапрельской улице, в доме за синим забором, дают уроки вранья. И хотя Таська уверяла брата, что врать-то она умеет, они всё-таки решили отправиться по указанному адресу… А что из этого вышло, вы узнаете, прочитав эту необычную книжку, полную чудес и приключений.
В декабре 1992 года впервые в истории авторитетнейшая в мире Букеровская премия по литературе присуждена русскому роману. И первым букеровским лауреатом в России стал Марк Харитонов, автор романа «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича». Своеобразная форма трехслойного романа дает читателю возможность увидеть историю России XX века с разных ракурсов, проследить начало захватывающих событий, уже зная их неотвратимые последствия.
«В художественной системе Харитонова быт занимает важное место. Выписан он чрезвычайно тщательно и исторически достоверен, хотя является для автора все-таки только фоном для постановки глубоких экзистенциальных вопросов… Единицей текста становится абзац, передающий мысль, действие, мотив и сохраняющий внутри себя логическую связь, но между абзацами — пустота, как и между событиями, и в этой структуре — авторская философия: правда принадлежит не логике, часто вводящей в заблуждение, а целостности бытия, из которой, собственно, и вырастает дух жизни.
Главный герой романа — преподаватель литературы, читающий студентам спецкурс. Он любит своё дело и считает себя принадлежащим к «узкому кругу хранителей» культурных ценностей.Его студенты — программисты, экономисты, в общем, те, для кого литература — далеко не основной предмет. Кроме того, они — дети успешных предпринимателей. Тем не менее, и среди них нашлись люди мыслящие, заинтересованные, интеллектуальные. Они размышляют об устройстве мира, о гениальности, о поэзии. А ещё они влюбляются и активно участвуют в делах своих пап.Настоящая публикация — воспроизведение книги изданной в 2014 году.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«День февраля»- первая книга М. Харитонова. Повести, вошедшие в нее, потребовали десяти лет творческого труда. В повести «День в феврале» рассказывается о Н. В. Гоголе.Об эпохе царствования Ивана Грозного — в повести «Два Ивана». Повесть «Прохор Меньшутин» — о быте современной провинции.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Рассказ. Случай из моей жизни. Всё происходило в городе Казани, тогда ТАССР, в середине 80-х. Сейчас Республика Татарстан. Некоторые имена и клички изменены. Место действия и год, тоже. Остальное написанное, к моему глубокому сожалению, истинная правда.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)