Увези нас, Пегас! - [45]

Я поговорил с Отисом Чепменом. Этот в свои шестнадцать куда умнее Люка. Игрушки он давно бросил. Его холодные бесцветные глаза осматривают тебя с ног до головы, как из ведра обдают. Отис Чепмен одевается безукоризненно, и воротничок его всегда чистый.

– Отис, – сказал я, – плюнул бы ты на свою лигу и убежал на Север.

Он хладнокровно посмотрел на меня.

– Зачем на Север? – спросил он.

– Там у тебя большое будущее. Не здесь, а там.

– Я подумаю над твоим предложением, – сказал он.

Думай, думай, Отис. Но все равно убежишь. Не сегодня, так завтра. Не в шестнадцать, так в двадцать. На Юге тебе делать нечего. Месяц-другой, и ты поймешь, что у южан есть только пыл и нет никакого расчета. А ты, Отис Чепмен, сработан не из мягкой гедеонской глины, а по крайней мере из пенсильванского антрацита.

– Серьезно, – сказал я, – подумай, Отис.

– Не пойму, кто ты такой, – сказал он. – Ты уже сманивал на Север Чартера.

– Я вашингтонский шпион, – заявил я. – А приехал, чтобы расстроить все ваши планы.

– А ты не боишься так говорить?

– Нет, не боюсь. Ведь мы с тобой почти сообщники, Отис. Я знаю, зачем ты собираешь «Южный легион». Ты хочешь сдаться северянам без единого выстрела.

Тут он по-настоящему насторожился.

– Не нравятся мне такие разговоры. Я могу пожаловаться.

– Жалуйся, жалуйся, – сказал я. – Но учти, если вместе со своим легионом сдашься без единого выстрела, получишь на Севере чин капитана или десять тысяч долларов на мелкие расходы, это на выбор.

Я оставил его в некоторой задумчивости. Бьюсь об заклад, что мои посулы немного смутили его патриотические чувства.

Потом я стал дурачить близнецов Смитов. Саймона я упорно называл Джорджем, а Джорджа Саймоном. Я довел их до того, что они стали испуганно поглядывать друг на друга. У этих парней все было настолько общее, что, как мне кажется, они могли легко перепутать друг друга.

Еще я объяснился в любви Флоре Клейтон. Я сделал это не назло Мари, она все равно ничего не видела. Просто какой-то зуд не оставлял меня весь вечер. В последний раз, так в последний раз. Почему не подурачиться?

Флора не стала долго раздумывать. Она ответила, что тоже страшно любит меня, хотя всего день назад я видел, как она пряталась в саду с Отисом Чепменом. Мы поклялись не разлучаться до гроба, как Ромео и Джульетта. Флора отрезала мне локон своих роскошных черных волос, а я, за неимением другого, отдал ей лежавшую в кармане гайку.

Но шутки шутками, а мысль, что я вижу Мари в последний раз, нет-нет да укалывала иглой. Что делать? Что же делать? Локона от нее не допросишься. Стащить дагерротип, сделанный во время ее прошлогодней поездки в Монтгомери?

На этом синеватом, отчетливом дагерротипе она еще почти девочка, хотя ей уже четырнадцать лет, а в Черной Розе, бывало, уже обручали в этом возрасте. Она стоит рядом со своим дедом генералом Бланшаром. Генерал застыл, как статуя, чуть выдвинув колено и согнув правую руку, которая как бы покоилась на эфесе невидимого палаша. Мари прижалась слева к его плечу. Она еще не научилась каменеть перед бесстрастным оком машины Дагерра. Ее лицо выражало живость и любопытство. Белое платьице, белые гольфы, белая шляпка с загнутыми полями. Мари Бланшар, белая камелия на земле Черной Розы!..

Мог ли я расстаться с ней просто так? Я не выдержал.

– Мари, – сказал я, – где висит ваша флейта? Возьми ее, и пойдем в сад.

– С флейтой? – сказала она. – Ты хочешь, чтобы я тебя поучила? Но я сама не умею играть на флейте.

– Нет, – сказал я, – учиться не будем. Но я хочу показать тебе фокус.

– Ты, наверное, такой же фокусник, как и флейтист? – сказала она, прищурив глаза.

– Ты угадала, – сказал я.

Но все же она пошла со мной в сад.

Уже темнело. Я любил сад Бланшаров в такую пору. Низкий закатный свет вскользь бьет по траве, она делается масляно-желтой. Сверху листва дубов накрывает все темной шапкой. Сад становится похож на огромный дом с травяным полом и лиственным потолком. И в этом доме горит нежный свечной свет.

Мы сели на скамейку и помолчали. Потом она проявила нетерпение. Несколько раз притворно вздохнула, покосилась на меня. Какой я приготовил фокус?

– Мари, – сказал я, – тебе не жалко уезжать?

– Конечно, жалко, – сказала она.

– Может быть, мы не увидимся больше.

– Ну, почему, Майк,—сказала она. – Ты приедешь к нам в Париж.

– А Моррис?

– Вы приедете с Моррисом.

Я видел, что мысли Мари далеко от меня. Зачем я потащил ее в сад? Но раз потащил, надо сделать задуманное.

– Ты обещал показать мне фокус, – сказала она.

– Сейчас, – сказал я. – Как играют на флейте? Вот так? Я приложил мундштук флейты ко рту и произвел несколько шипящих звуков.

– Чартер играет лучше, – сказала она насмешливо.

– А Белый Ламберт?

– Не говори про него. У тебя получаются одни гадости. Сказать по совести, больше всего мне жалко расставаться с ним.

– С кем?

– С Белым Ламбертом.

– Постой. Разве все-таки правда, что кто-то играл под твоим окном на флейте? Я думал, ты просто шутила.

– Я не шутила! – сказала она, и в сумраке блеснули ее глаза. – Никто из вас не может понять! Он приходил! Он играл на флейте. Это была чудная, волшебная музыка!

– Что-то не верится, – пробормотал я.